Затем Топсиус показал мне, позади Антониевой башни, древнее городище Давида. Это было скопление свежевыбеленных домов, спускавшихся, словно отара белых овец, в еще темную низину; там они расступались, образуя обширную площадь, опоясанную аркадами; затем город вновь карабкался вверх по склону, рассеченный извилистыми трещинами улиц, и захватывал весь холм, примыкавший к Акре; это была самая богатая часть Иерусалима, с дворцами и бассейнами, которые сверкали на солнце, как стальные щиты. А еще дальше, по другую сторону древних, осыпавшихся стен, строился новый город, Вифесда; там возвышались круговые аркады цирка Ирода, а крайний холм занимали сады Антипы, тянувшиеся вплоть до усыпальницы царицы Елены; эти пышные, стелющиеся по горам сады питались тихими водами Эн-Рогеля.
— Ах, Топсиус, какой чудесный город! — восхищенно вздохнул я.
— Раввин Элиезер говорил: кто не видел Иерусалима, не знает, что такое красивый город.
Между тем мимо нас торопливо и оживленно пробегали толпы людей; все спешили к зеленой дороге, поднимавшейся из Вифании; какой-то старик, изо всех сил тащивший за веревку своего вола с грузом пальмовых ветвей, крикнул на ходу, что уже виднеется караван из Галилеи! Охваченные любопытством, мы тоже въехали на бугор и встали близ терновой изгороди; там уже толпились женщины с детьми на руках; они взмахивали покрывалами, выкрикивая приветствия и благословения. Наконец в облаках пыли, золотившейся на солнце, мы увидели густую колонну богомольцев из дальних мест, прибывавшую в Иерусалим последней, — из Верхней Галилеи, Гискалы и горных селений. Праздничная дорога гудела от песнопений; рядом с зеленым знаменем покачивались пальмовые ветви и ветки цветущего миндаля. Огромные тюки мерно колыхались на спинах верблюдов, в гуще белых головных повязок.
Шесть всадников из вавилонской гвардии Антипы Ирода, тетрарха Галилеи, сопровождали караван от сармой Тивериады; на них были надеты мохнатые клобуки, их длинные бороды были заплетены во множество косичек, ноги обвиты узкими полосками желтой кожи; всадники гарцевали впереди колонны, хлопая веревочными бичами, подбрасывая и вновь ловя на лету сверкавшие ятаганы. За ними шла коллегия левитов: они шагали медленно, опираясь на увитые цветами посохи, с укрепленными на груди свитками Торы, и распевали хором хвалебные гимны Сиону. С обеих сторон от них шли коренастые юноши; они яростно трубили в изогнутые бронзовые рога, надувая покрасневшие от напряжения щеки.
Вдруг из сгрудившейся по краям дороги толпы грянул новый взрыв приветственных кликов: среди паломников выделился старик, без повязки на голове, с распущенными волосами; он плясал, пятясь назад и делая огромные прыжки; в волосатых руках, взлетавших вверх, дробно стучали кастаньеты; он выбрасывал вперед то одну, то другую ногу; его бородатое лицо пылало жаром вдохновения, словно лик царя Давида. Следом за ним шли девушки; они приподнимались на носках, подпрыгивая воздушно и ритмично. Одни плавно ударяли по струнам арф, другие кружились, держа над головой тимпаны, и серебряные запястья посверкивали сквозь поднятую сандалиями пыль над раздувшимися от вращения хитонами. В порыве восторга толпа затянула древнее праздничное песнопение, псалом богомольцев.
— Каждый мой шаг обращен к тебе, о Иерусалим! Ты прекрасен! Кто полюбил тебя, тот узнал довольство!
И я, заразившись общим восторгом, тоже бормотал:
— Ты — чертог господень, о Иерусалим, ты — услада моего сердца!
Медленно, шумно проходило мимо нас шествие паломников. Жены левитов, ехавшие на ослах, были укутаны с головой в покрывала и напоминали большие мягкие мешки с рухлядью; беднейшие шли пешком, неся в приподнятых краях покрывал плоды и овсяные зерна. Самые предусмотрительные из паломников, заранее позаботившиеся о пасхальной жертве, тащили за веревку, привязанную к кушаку, белого ягненка. Мужчины несли на спине больных сородичей, придерживая их сзади руками; изможденные лица и расширенные глаза с надеждой обращались к святому городу, исцеляющему все недуги.
Паломники и встречавшие их жители обменивались шумными и пылкими благословениями; некоторые расспрашивали о соседях, о видах на урожай или о здоровье стариков-родителей, оставшихся в родной деревне, подле своего виноградника. Какой-то патриарх с бородой Авраама, узнав, что у него украли мельничный жернов, повалился на землю, рвал на себе волосы и раздирал одежды. Но вот уже шли, звеня бубенцами, замыкавшие шествие мулы с грузом хвороста и маслом в кожаных бурдюках. Позади всех шумела толпа фанатиков, приставших к каравану в окрестностях города — Витфагее и Рефраиме. Они швыряли на обочину опустевшие тыквенные сосуды из-под вина, потрясали ножами, призывали к избиению самаритян и всех язычников…