— Солнце заходит! Сейчас солнце начнет спускаться с Хеврона! — испуганно кричал, взобравшись на камень, какой-то левит.
— Приканчивайте их! Приканчивайте их!
Рядом с нами красивый юноша, играя томными глазами и звеня браслетами, восклицал: «Швырните галилеянина воронам! Пусть у птиц тоже будет пасха!»
Центурион не сводил глаз с вышки Мариамниной башни; едва в последних лучах солнца засверкали висевшие на ней щиты, он подал знак медленным взмахом меча. Два легионера вскинули на плечо тяжелые железные брусья и направились к крестам. Задрожав от ужаса, я схватил Топсиуса за рукав. Но перед крестом Иисуса центурион остановился и поднял руку…
Белое мускулистое тело Учителя расправилось, точно во сне; запыленные ноги, еще недавно сведенные судорогой боли, спокойно вытянулись, словно приготовившись ступить на землю; лица его я не видел; голова мягко откинулась на перекладину, лицо было обращено к небу, где он видел свое царство, куда стремил свои мечты… Я тоже взглянул на небо: оно сияло, без единого облачка, без единой тени, чистое, светлое, немое, высокое, невозмутимое…
— Кто тут желал получить тело царя Иудейского? — крикнул, озираясь но сторонам, центурион.
— Я, любивший его при жизни! — отвечал Иосиф из Аримафеи и протянул через веревку кусок пергамента. Раб, находившийся при нем, сейчас же положил на землю сверток с плащаницей и побежал к развалинам, где под миндальными деревьями плакали галилейские жены.
За спиной у нас, в кружке фарисеев и саддукеев, шли шепотливые пересуды: не странно ли, что Иосиф из Рамафы, член синедриона, просит тело галилейского проповедника, чтобы умастить его ароматами и проводить под звуки флейт и погребальных причитаний!.. Какой-то горбун с блестящими от масла волосами утверждал, что давно знает Иосифа из Арамафы и его склонность ко всяческим нововведениям и ересям. Его не раз видели с этим назарянином в квартале Красильщиков… И еще с ними был Никодим, богатый человек, владелец стад, виноградников и домов по обе стороны от Киренаикской синагоги…
Другой, рыжеволосый и рыхлый, горько сетовал:
— Что же будет с государством, если даже почитаемые люди идут за смутьянами, льстят беднякам и внушают им, что плоды земли должны принадлежать всем поровну?..
— У, свора мессий! — злобно прокричал фарисей помоложе, стукнув палкой по заросшей вереском земле, — свора пророков, погибель Израиля!
Но саддукей с маслеными волосами торжественно поднял руку, перевязанную священными лентами:
— Успокойтесь! Велик единый бог и лучше нас знает, что хорошо для людей его… В храме и в совете найдутся сильные души, способные уберечь древний порядок. А на холмах, по счастью, всегда хватит места для крестов!
Толпа выдохнула:
— Аминь!
Между тем центурион, за которым шли солдаты с железными брусьями на плече, направился к двум другим крестам. Распятые на них были еще живы и в мучительно агонии просили пить. Один, поникнув, стонал; другой, с растерзанными ладонями, корчился и страшно кричал. Безжалостно улыбнувшись, Топсиус шепнул:
— Пойдемте, нам пора!
Глаза мои плохо видели сквозь пелену горькой влаги; спотыкаясь о камни, сошел я с Голгофы вслед за насмешливым комментатором истории. Душа моя ныла от тоски: я думал обо всех грядущих крестах, которые предсказал сторонник порядка, встряхнув намасленными волосами… Так и будет! О, горе! Отныне и впредь, до скончания веков, опять и опять вокруг костров, у помостов виселиц, в холодных застенках будут сходиться сборища жрецов, сановников, судей, солдат, медиков и торгашей, чтобы зверски убивать праведников на вершинах новых голгоф: за то, что, боговдохновенные, они учили повиноваться духу или, преисполнившись любви к ближнему, провозгласили братство между людьми!
С такими мыслями вступил я в Иерусалим; птицы, более счастливые, чем люди, пели в кедрах Гареба…
Уже стемнело и наступил час пасхальной трапезы, когда мы пришли к Гамалиилу; во дворе стоял привязанный к шесту осел под черной попоной; на нем прибыл благодушный врач Елеазар из Силома.