V
Две недели спустя я катился в коляске по Кампо-де-Сант'Ана, слегка приоткрыв дверцу и выставив ногу на ступеньку. Вот наконец среди облетевших деревьев черный фасад тетушкиного дома. Восседая на твердом сиденье, я глядел куда победоносней какого-нибудь разжиревшего цезаря в золотом венце, въезжающего в родной город на триумфальной колеснице.
Конечно, приятно было снова увидеть под прозрачно-голубым январским небом мой Лиссабон, его тихие улицы, грязные известковые стены, зеленые жалюзи, опущенные над окнами, как отяжелевшие от дремоты веки. Но больше всего меня радовало ожидание блестящих перемен в моей домашней жизни и общественном положении.
Кем был я доныне в доме сеньоры доны Патросинио? Бесправным менино Теодорико, который, несмотря на докторский диплом и черную бороду, не смел без тетиного позволения оседлать лошадь и поехать в Байшу подстричься. А теперь? Теперь я «наш знаменитый доктор Теодорико», пользующийся чуть ли не папским влиянием, с тех пор как соприкоснулся со святой евангельской землей. Кем был я на Шиадо, в глазах моих сограждан? Молодым Рапозитом, который ездит на лошади. А ныне? Ныне я известный Рапозо, совершивший, по примеру Шатобриана, поэтическое паломничество ко святым местам; знаменитый Рапозо, который ночевал в таких небывалых местах и столько раз целовал полногрудых черкешенок, что теперь имеет право часами разглагольствовать и в Географическом обществе, и в заведении Рябой Бенты…
Коляска остановилась. Прижимая к сердцу ящик с реликвиями, я спрыгнул с пролетки и тотчас же увидел в унылом дворе, вымощенном галькой, сеньору дону Патросинио дас Невес: в черном шелковом платье, с черными кружевами на голове, она стояла, оскалив в улыбке свои лошадиные зубы, желтевшие на длинном лице.
— Тетечка!
— Племянник!
Поставив на землю драгоценный ящик, я повис на ее сухой шее. Знакомый запах табака, ладана и муравьиного спирта веял вокруг, точно дух этого дома, снова заключая меня в благочестивый плен родного очага.
— Ах, мальчик, как же ты загорел!
— Тетечка, я привез вам кучу благословений из Иерусалима…
— Радостно их принимаю, принимаю все…
И, прижав меня к твердой, как доска, груди, она скользнула холодными губами по моей бороде — с таким благоговением, точно это была вырезанная из дерева борода святого Теодориха.
Поодаль Висенсия утирала глаза кончиком нового фартука. «Пингальо» выгрузил мой чемодан. И тогда, взяв в руки драгоценный ящичек из освященной фламандской сосны, я пролепетал елейно-смиренным тоном:
— А вот здесь, тетечка, здесь лежит она! Вот перед вами; вручаю вам замечательную святыню, священный предмет, который прикасался к самому господу.
Костлявые бледные руки старой карги затряслись, когда она потянулась к шкатулке, хранившей в своих недрах чудодейственный источник здоровья и защиту от всех бед. Прямая как жердь, не проронив ни слова и жадно сжимая ящик, она вбежала по каменной лестнице, миновала зал с фигурой скорбящей богоматери и устремилась в молельню. Восклицая: «Привет! Привет!» — я победоносно шествовал с тропическим шлемом на голове мимо кухарки и беззубой Эузебии, которые стояли в коридоре, склонившись до земли, словно мимо них проносили святые дары.
У алтаря молельни, усыпанного белыми камнями, я тоже остался на высоте: не становился на колени, не крестился… Нет! Я издали дружески приветствовал золотого Христа двумя пальцами и шутливо подмигнул ему, как доброму приятелю: у нас. мол, имеются общие секреты. Тетушка сразу подметила, что мы с господом теперь на короткой ноге; и, когда она упала на колени прямо на ковер (уступив мне зеленую бархатную подушку), ее молитвенно сложенные руки были обращены столько же к Спасителю, сколько к племяннику.
Прочитав положенное число раз «Отче наш» по случаю благополучного возвращения странника и еще не встав с колен, она робко спросила:
— Мне следовало бы знать, что за святыня хранится в этом ларце, как ее почитать, сколько поставить свечей…
Я ответил, отряхивая колени:
— Скоро вы все узнаете, тетечка. Подобные святыни положено распаковывать вечером. Такова рекомендация патриарха иерусалимского… Вообще же советую уже сейчас зажечь четыре добавочные свечи: ведь даже доски, из которых сколочен ящик, священны.
Она безропотно зажгла еще четыре свечи, с благоговением установила ларец на престоле, приложилась к его крышке долгим, звучным поцелуем, затем покрыла его богатейшей кружевной накидкой; я же двумя перстами издали, по-епископски, благословил шкатулку, начертав над нею в воздухе крест.