— На выход!
Мишка покорно повернулся и пошел по длинному коридору, освещаемому тусклым светом потолочных ламп. Бетонные стены, железные двери и эти лампы. Больше тут ничего не было. Кроме, разве что, сопящего охранника сзади. Полноватый мужик с залысинами обильно потел, сопровождая самого «мясника из Финстервальде». И ему было не по себе, Мишка чуял это затылком. Чуял он и то, как одетое в форму чучело лапало кобуру на поясе, опасаясь, что мальчишка, которого оно вело на допрос, выкинет что-нибудь этакое, нештатное. А оно, чучело, очень боялось любой нештатной ситуации в исполнении серийного убийцы. Они пришли минут через пять, когда их петляния по коридорам, перегороженным решетками, наконец, закончились. Еще одна ничем не примечательная дверь открылась, и Мишка зашел в комнату, где сидел уже знакомый ему герр Бауэр, пронырливого вида смуглый черноволосый мужчина в дорогом костюме и Марта.
Девушка сидела с отсутствующим видом, матово-бледной кожей напоминая фарфоровую куклу. Именно такое сравнение пришло Мишке на ум, когда он увидел ее неподвижное лицо, стеклянный взгляд и синяки, что залегли у нее под глазами. Марта совсем не была похожа на саму себя прежнюю. Энергичную, порывистую и смелую… Такую, какой он запомнил ее в игре. Ведь именно там они и проводили почти все то недолгое время, что были вместе. Марта была совершенно безучастна, и лишь появление Мишки вызвало хоть какие-то эмоции на ее лице. Она прикусила губу, а из глаз вырвались две слезы, которые оставили дорожки на ее щеках. Она так и не осмелилась поднять на него взгляд.
— Итак, герр Кляйн, — начал следователь. — Вы попросили об очной ставке, и вам предоставлено такое право. Фрау Нойман, вы готовы дать показания в присутствии данного господина?
— Моя клиентка готова, — услужливо сказал адвокат. Круглая масляная рожа выражала самодовольство и уверенность в успехе. А еще оно выражало целую гамму чувств. Презрение, любопытство и страх. Впрочем, страх ушел, когда Мишку приковали к каким-то кольцам в полу.
— Герр Дода, — поморщился следователь. — Вопрос был задан не вам. Фрау Нойман, вы готовы дать показания в присутствии данного господина?
— Готова, — безучастно ответила Марта. Она по-прежнему не смотрела на Мишку.
— Фрау Нойман, вы даете показания свободно? На вас не оказывалось какого-либо давления?
— Нет, — безучастно ответила девушка.
— Господин Кляйн утверждает, что вы были похищены. Вы подтверждаете его слова? В отношении вас производились какие-нибудь действия насильственного характера? Может быть, вас удерживали в каком-нибудь помещении против вашей воли?
— Нет, — обронила она.
— Вы раньше знали убитого господина Османи или его родственников?
— Не знала.
— Вы когда-нибудь употребляли наркотики?
— Да, — сказала Марта, а ее щеки снова прочертили дорожки слез.
— Когда вы в последний раз их употребляли? — спросил следователь.
— Три дня назад.
— Как вы оказались в квартире матери обвиняемого и что ей тогда сказали?
— Я не помню, что говорила, я была под кайфом, — обреченно ответила Марта. — Я вообще ничего не помню из того дня.
— Где вы взяли наркотики?
— Я не помню, — сказала девушка.
— Вы дали показания под присягой, что наркотики получили от присутствующего здесь Михеля Кляйна. Вы отказываетесь от своих слов?
— Нет, — еще больше побледнела Марта. — Не отказываюсь.
— Господин Кляйн, у вас есть вопросы к свидетелю?
— Да, — ответил Мишка, который тщетно пытался поймать взгляд той, кто только что разбил его сердце. — Марта, что же они с тобой сделали?
— Прости! Прости! Прости! — она едва выдохнула эти слова, и Мишка скорее почувствовал их, чем услышал. А потом девушка сказала отчетливо. — Выпустите меня отсюда.
Мишка больше ничего не слышал. Его накрыло полнейшее безразличие и апатия. Всё, что он сделал, было напрасно. Покойный Бехар переиграл его и тут. Адвокат и следователь еще обсуждали что-то, не обращая ни малейшего внимания на парня и девушку, а Марта вдруг подняла на Мишку безумный взгляд и закричала, все повышая и повышая голос, переходя на истошный визг:
— Выпустите меня отсюда! Выпустите сейчас же! Ненавижу вас всех! Дайте мне уйти!
Она забилась в истерике, и это было последним, что Мишка запомнил, выходя из комнаты для допроса. Теперь в его памяти было две Марты. Та, прежняя, и эта, чужая ему, с растрепанными волосами, с заострившимися чертами лица и с раскрытым в бессильном крике ртом. Он снова шел по коридорам, шагая по команде и останавливаясь по команде, пока не пришел назад, в свою камеру.