Народ загудел. Бабы столпились в кучу и оживлённо шушукались. Многие одобрительно закивали. Старцы задумчиво чесали свои бороды.
— Это как же? — Взял голос один из неизвестных мужчин. Холёное лицо, густые чернявые усы, мощная шея, руки-молотки, шуба и этот тон. Волков без труда определил в нём кулака, — и наши земли общими сделаете? Скотину, поле, саженцы? И что же, я работать буду по совести, а в конце делить плоды трудов с тем, кто палец о палец не ударил?
— Думаю, вашим односельчанам обидно слышать такое мнение. Уж вы-то вряд ли работали на полях, — Волков спустился с крыльца и приблизился вплотную к мужчине, — уважаемый гражданин…
— Федот Иванович Головин, — бывший кулак гордо сложил руки на груди, шуба его, подобно шерсти животного будто распушилась, и он стал на голову выше Волкова.
— Так вот, уважаемый гражданин Головин, спешу объяснить. Грядущие реформы и коллективизация — это наше будущее, смею вас заверить. Как только война закончится, партия начнёт эти реформы воплощать в жизнь. Так вот, эти реформы есть ни что иное, как способ избавится от таких пережитков царизма… как голодная деревня, кабальные условия труда, чересполосица, ну и, конечно… от вас, кулаков. Вы, выручая крестьянина в нужде, ссужая его деньгами или товаром в трудную минуту, тем самым туго затягиваете на его шее долговую петлю, заставляете оплачивать свои услуги вплоть до разорения. Труда вы не любите, хозяйства, земли не развиваете. Ценен для вас лишь капитал, полученный по наследству и расторговываемый вами с целью бессмысленного преумножения. Так, на теле сельского совета появляется страшная язва кулаческой олигархии, манипулирующая распределением земли посредством подкупа, страха, манипуляций. И со временем сельская община превращается из органа управления и решения проблем общества в орган поддержания ростовщической опухоли.
— Это, я так понимаю, укол в нашу сторону? — высказался один из старейшин, — в сторону сельского общества!
— Нисколько. Беда не в людях, а в системе, представляющей людским умам жадность, как благо. Вспомните! Несмотря на общее происхождение и положение, кулак усваивает себе высокомерный и повелительный тон в обращении, требует рабского повиновения, позволяет себе самое возмутительное глумление и не знает пределов своему самодурству. Все общественные дела на сходе решаются так, как это ему угодно и выгодно, причём никто не смеет и пикнуть против его предначертаний, хотя все отлично понимают, как невыгодно такое влияние отражается на хозяйстве. С этим мы должны бороться! Система сельского самоуправления должна быть реорганизована в сельсоветы, а кулачество стёрто!
— Это угроза? Убьёте меня? На рудники увезёте? — Федот нагнулся к лицу Волкова и обдал его горячим дыханием, — гнева народного али божьего не боитесь?
— Нет, не боюсь. Потому что мы — это народ. Я его часть. А вы… так… страшное эхо минувших дней. Скоро вас вообще не станет. Так что нет… это не угроза. Это совет, — Волков прошептал, — попросите прощения у народа и трудитесь вместе с ним. Смывайте преступления потом, чтобы не пришлось кровью.
Народ тем временем пришёл в изумление, одобрительные окрики слышались всё чаще. Иногда пробивались несмелые хлопки и улюлюканья.
— Что же касается гнева божьего, — Волков отошёл от покрасневшего мужчины и вернулся обратно на крыльцо, — Бог не властен надо мною, ибо его нет. Религия есть опиум для народа. Душа, порождаемая бездушием, сердце, порождаемое бессердечием, разум, порождаемый невежеством. Это морок, создаваемый искусственно и возникающий, естественно, с целью скрыть реальность. Реальность бессильной борьбы угнетаемого с угнетателем, раба с господином. Под видом высшей истины и избавления нам ценой свободы продают сказки о лучшей загробной жизни, Боге, бесах, чудесах, описанные в мерзкой книге. Этот опиат глушит у раба боль и гнев, но не даёт ни сил, ни воли, ни истины. Производителю своему, эксплуататору и богачу, дает власть и очень дешёвый способ оправдания всей своей скотской жизни, даёт бездонный омут, где можно утопить человечность.