— Ересь! Богохульство!
— Как можно так говорить о Боге, о священном писании, святых местах!?
— Товарищи! Поверьте, мне одинаково противна всякая религия. Очнитесь! Сбросьте морок и взгляните на безобразное положение своё! На собственное невежество! Поймите, что оно искусственно выращено в вас! Веками вас учили жить по единственной книге, проблемы свои нести в храм, рассказывая о согрешениях своих чужому человеку. Не учиться на собственных ошибках, отвечая за них, а передавать через человека, моральный облик коего сомнителен, свои проступки на откуп невидимому судье. Не решать невзгоды, а надеяться на милость сказочного существа. Не желать равных прав, а смиренно терпеть невольный труд во имя иллюзорной блаженной жизни. Не желать жить лучше, а извиняться за помыслы подобные пред человеком, жирным, облаченным в золото и шёлк, отгороженным каменными стенами, защищённым законами. Вот, чему учат религиозные догмы.
— Верно!
— Как можно?!
— А как же уклад?
— Человек здравый! От попов в работе пользы никакой!
— Помните Демьяна из нашего монастыря? Мужиков в пьянстве винил, а сам на проповедях лыка не вязал!
— Да-да! А городской? Народ от голоду мёр, в избах замерзал, а ему лишь подати подавай, да не перечь! Вот и верь им!
— Грешники! Побойтесь Бога!
— А, может, действительно нету там никого… какой страх берёт…
— Боже, как же нет тебя?
— Какая подлость, граждане!
— Товарищи, — Волков поднял вверх руку, и толпа моментально притихла, — всё проходит! Власть советская отбирает у зажравшихся попов захваченные земли и народные памятники. Она даёт вам множество книг! Даёт возможность познавать мир не через проповеди, а через физические, математические и биологические законы. Создаёт человека будущего. Человека материалиста. Человека, способного сделать всё! Вы все ещё можете стать таковым. Вы со мной, товарищи?!
— Да!
— С тобою мы!
— Нам с советами по пути!
— Готовы ли вы объединиться в ударном труде?! Изгнать помыслы об единоличности и жадности?!
— Готовы!
— Готовы ли учиться, совершенствовать знание и мораль свою во благо мира?!
— Да!
— Готовы ли бить проклятых буржуев, кулаков и империалистов, не искупивших вины своей перед свободным народом?!
— ДА!
— Им не уйти!
— Свобода, равенство, братство!
— Отлично… — Волков видел среди толпы ещё много колеблющихся и угрюмо молчащих, но он уже понимал, что дело сдвинулось, — но как я уже сказал, ради светлого бедующего нужно действовать. Я как наделённый народом правоохранительной функцией буду заниматься всеми преступлениями района. Слышал, что недавно погибли две девушки.
— Дуры! Говорили им — не ходить в пущу!
— Ещё и в канун «Зверятницы»! Вот их зверь и погрыз!
— А, может, и сам хозяин снизошёл…
— То-то. Впредь неповадно будет! А вы говорите, религия… вот она, сила предков!
— Это Василиса постаралась. Ведьма! Бог её не просто так ума лишил!
— Точно-точно! Девок убило, а ей хоть бы что!
— Тихо! Разберёмся. Вы тоже должны сделать встречный шаг. Видите, приближаются к нам бойцы нашей могучей Красной армии? Они здесь, чтобы изъять у вас оружие. Не бойтесь, если не будете оказывать сопротивления, вас не тронут. Ни штрафов, ни арестов не будет, если не было у вас злого умысла. Человека же, причастного к недавним грабежам, будет ждать справедливый народный суд!
Толпа в сопровождении солдат начала потихоньку расходится по домам. Среди откалывающихся групп и семей не утихали ссоры и обсуждения.
— Игнат Митрофанович! — Волков догнал сторожа, — это ведь вы нашли тела?
— Да, я, — в глазах старика блеснул ужас.
— Покажите место.
— Как пожелаете. Тут недалеко, на опушке.
Они не прошли и сотни метров, когда Игнат сам начал рассказывать подробности. Волков в душе порадовался, что лезть с расспросами стало без надобности.
— Я обход делал по окраине. Привычка. В голодные годы повадились к нам городские приходить, скотину таскали, в дома лезли. Вот я и хожу с ружьём. Давно никого не встречал, а тут… слышу, стонет кто-то. Погода тихая была, ни ветерочка, ни снежиночки. Воздух, аки хрусталь… каждый шорох звоном наливается, громче обычного звучит. Так вот, стало быть, стон. Прислушиваюсь, с лесу стон идёт. И какой стон… мёртвый, жалостливый, женский. Потом раз, затих… и бульканье, как самовар. И опять стон. Ну я на страх свой пошёл туда. Иду, окликаю, мол: «Кто там? Кого слышу, выходи!». А у самого внутри всё стынет, пальцы к ружью сквозь рукавицу примёрзли. Жутко мне, хоть погода и чистая, но темень кругом. Прошёл ельничек вот этот вот. Видите, какие сосенки да ели, хоть и по пояс, но растут густо. Лощина вся такая. Её чащобой не просто так зовут, а потому что деревья утыканы часто, света не пропускают, звук запутывают. Подхожу к самой окраине и слышу, совсем рядом стонут, руку протяни и нащупаешь. И дыхание… тяжёлое, хлюпающее, хриплое. А не видать ни зги, лишь кустарник перед лицом маячит. Вот этот вот… я лампу посильней разжег, за куст рукой вцепился, а отогнуть его мочи нету, страшно. Ну я выдохнул, молитву прошептал и развёл ветви. А за ними в пяти саженях дуб чёрный, как смоль, раскидистый, и среди корней его медленно рука поднимается. Рука белая, как снег, а пальцы алые, слипшиеся от крови. И рука эта, трупецкая рука, ко мне тянется, и стон ужасный, такой громкий, что ветер поднялся визжащий. И тут за плечо меня кто-то как схватит! Клянусь, так я никогда не орал, чуть за спину не пальнул.