Здесь воздух не такой затхлый, пропитанный песочной язвой, но дышать всё равно тяжело от травяных запахов, терпких и пряных. Ни ветерка, как назло. Я начинаю задыхаться, наши шаги сбиваются.
— Стой.
Аглая отпускает мою руку. Мы как раз прошли мимо кургана Раги, где я когда-то раскрывал для Уклада совершенного быка. Кажется, это произошло целую вечность назад.
— Бурах, постой… Поговори со мной. Пожалуйста.
Прикоснись ко мне словами
Когда она говорила это? Говорила ли? Я не помню.
Но понимаю, что она права. Поговорить надо. Только время утекает быстро. И столько ещё предстоит сделать…
Я не могу больше избегать её взгляда. После того разговора ночью, в Соборе, я так ни разу прямо не посмотрел ей в глаза. Наверное, она чувствует…
Что именно она чувствует? И что чувствую я?
Она стоит среди звенящей твири, опустив глаза долу, и я не могу разглядеть её лица. Темнеет.
— Бурах… Артемий. Я, если честно, не знаю, как мне тебя теперь называть. Мне хочется обратиться к тебе по-другому, вот только не знаю, как. Неласковое у тебя имя. Чувствую себя дурой.
Хорошо, что темно. Хорошо, что она на меня не смотрит. Потому что я тоже чувствую себя полным дураком. И все слова из головы улетучились разом.
— Друзья зовут меня Медведем. Наверное, из-за фамилии. Бурах — «бурый». Как медведь.
Качает головой.
— Нет. У меня не получится. Я не знаю тебя с детства. И мы с тобой не друзья. А кто мы друг другу — я сейчас и сама разобраться не могу.
Мне остаётся только неловко пожать плечами. Какая разница, какими словами называть друг друга? Может быть, Уклад прав в своих попытках отказаться от имён?
— Ты, наверное, думаешь сейчас, что я воспользовалась тобой, чтобы сбежать от расправы…
— Я вовсе так не думаю.
— Но в этом есть доля истины. Не отрицай. Ты и правда спас меня. Но я хочу, чтобы ты знал: я не лгала тебе. Ты стал для меня очень важен. С момента моего прибытия сюда. С нашей первой встречи. Я ведь попросила тебя ежедневно являться ко мне с отчётом, помнишь? В этом не было большой практической необходимости. Но я поймала себя на мысли, что с нетерпением жду этих встреч. Как глотка воздуха. Когда ты заявлялся ко мне, пропахший дымом, усталый, едва держась на ногах, я… Эти минуты были лучшими за весь мой день, полный трудных задач и невозможных решений.
Она зябко обхватывает плечи.
— Поэтому поговори со мной. Всего несколько минут. Как мы разговаривали каждый вечер. И мы пойдем дальше.
—... Я не знаю, что говорить. Ты у нас инквизитор.
Опять голос не слушается.
— Какой я теперь инквизитор… — грустный смешок, — Ты не поверишь. Когда я проснулась в твоём убежище, я целую минуту не могла вспомнить, кто я такая. Я смотрела на свои руки, и они казались мне чужими. Будто все линии на ладонях изменились. Смешно сказать, по всем моим расчетам, я должна была умереть сегодня. Даже по самым оптимистичным прогнозам, уже целый час, как я должна быть мертва! Если бы ты не вытолкнул меня из этого чёртова Собора, меня расстреляли бы на месте!
Она смеётся, и в этом смехе больше растерянности и удивления, чем радости. Поднимает голову и я вижу, что она плачет.
— Я не понимаю, почему я до сих пор жива. Ты что-то сделал… Дотронулся до меня, и будто разом обрезал все нити, что меня держали. Я не знала, что ты способен на такое.
Я и сам не знал.
— И сейчас я просто не знаю, что мне делать дальше. Мне… очень страшно, Бурах.
— Скоро… когда всё закончится, ты сможешь просто жить. У тебя будет много времени. Гораздо больше, чем год или два. Целая жизнь. И с твоим умом, ты сможешь прожить её так, как сама захочешь.
— Ты очень высоко оцениваешь мои умственные способности.
Она вытирает глаза.
Слова не даются. Корявые, неловкие, как почерк первоклассника. Но я не знаю, как сказать по-другому.
— С недавних пор я превыше всего ценю твоё сердце.
Мы встречаемся взглядами и замолкаем. Только невидимая ниточка звенит между нами.
— Пойдём. Я не знаю, как нам теперь называть друг друга, или что делать дальше. Я просто очень хочу тебя уберечь. И когда всё закончится, мы сможем говорить с тобой столько, сколько сами захотим. У нас ещё будет время.
Я беру её за руку. Это, оказывается, совсем просто. Она слегка пожимает мою ладонь.
— Идём. Поговорим по дороге.
Приближается каменная арка, похожая на головы двух быков. Это поселение такое же старое как Бойни. Может, это первое человеческое поселение с самого начала времён.
— Сюда перебрался Уклад после того, как ты велела открыть Термитник. Стоило больших усилий уговорить их уйти.
— Что же их держало?
— Сначала месть Ольгимским, потом раскол. Мне удалось решить вопрос почти бескровно, но Большого Влада я не уберёг. Теперь Уклад хочет, чтобы я вел их. Не знаю правда, куда…
Не могу скрыть раздражение в голосе, и Аглая, кажется, это заметила.
— А это так важно?
— Для Уклада это жизненная необходимость. Они разом лишились Настоятеля Тычика и моего отца, не признают больше власть Ольгимских и Оюна. Дочь Тычика ещё слишком мала, её носят на руках и исполняют все прихоти. Но она все равно, что степной божок для них… Укладу нужен кто-то во главе, кто будет решать споры и вести верные Линии.
Аглая минуту молчит.
— Получается, это вопрос преемственности?
— Получается так.
— В таком случае, для них не имеет значения, как именно ты распорядишься своей властью. Это титул, и кто-то просто должен его носить?
— Да, но это же ответственность. За всех, кто остался в живых. За будущее Уклада…
— Послушай.
Она всё так же быстро идёт рядом со мной, не сбавляя шаг. Мы почти пришли.
— Это же монархия в миниатюре. Есть монарх — это дочь Тычика, и есть премьер-министр — это сейчас ты.
— Я…
— Не перебивай. Основная власть — у монарха, а премьер решает задачи, с которыми корона не справляется своими силами. По докладам, местный народ довольно самостоятелен в решении многих вопросов. Погребение, свадьбы, степные обряды, внутренние разногласия — всё это Уклад решает внутри сообщества, не привлекая городские власти, так? И до сих пор они как-то справлялись. Я читала, что Уклад считает себя единым живым существом, как муравьиный рой с маткой во главе? Это коллективный интеллект. В таком случае, тебе нужно будет лишь номинально принять власть, а все твои знания, мудрость менху и прочая, прочая просто «вольются» в тело Уклада, став частью этого коллективного разума. Так, по крайней мере, считают местные. Получается, всё, что останется делать тебе — это решать медицинские вопросы. Лечение, родовспоможение, хирургия. Ты ведь, кажется, и так собирался обосноваться здесь врачом? В чём тогда разница?
Когда она так раскладывает всё по полочкам, кажется, что действительно, никакой.
— Но ответственность…
— К черту ответственность. Ты слишком серьезно к этому относишься. Если будут недовольны, найдут себе другого пастуха. Тем более, ты же не думаешь заставить их ходить на четвереньках, забыть человеческую речь или совершить массовое самоубийство в Бойнях? Твой отец, кажется, занимал в Укладе какое-то почетное место. Как ты думаешь, его тяготили эти обязанности?
Рубин ответил бы, что да. Он со злости наговорил мне давеча, что отец, на его взгляд, слишком много времени уделял Укладу. Мол, они отвлекали его от дела. Хотели, чтобы он жил ради них, убивался ради них, пёкся о них. Что им нужен хозяин. Но так ли обстояли дела, или это болезненная ревность? Конечно, Рубину хотелось, чтобы отец уделял всё своё время ему, Стаху.
Но я не помню, чтобы отца тяготила эта ноша. Он вёл светскую жизнь. Жил в черте города, хоть и близко к Бойням. Женился на маме, хотя она была не из Уклада. Отправил меня учиться в город, да и сам часто прибегал к традиционным методам лечения. Тогда почему я так противился этому решению — возглавить Уклад? Может, потому, что мне казалось, будто всё уже решили за меня?