Темнота.
Издалека доносятся крики и стоны, эхом отдаются от бетонных стен. Детский вздох.
— Mүү юүмэн, мэдэнэгши… Мне здесь не нравится… Меня никуда не пускают. Не дают мне играть. Не приносят ничего, что я прошу. И всё время кричат за стенками…
— Тая, это ты?
Не открыть глаза. Снова это жуткое чувство.
— Больно, хургануудни унтарна… Надели на меня эту противную тряпку. Пальчики болят. Горлышко болит.
— Тая, ты заболела? Где ты? Ты в Термитнике? Вы же ушли оттуда! Вчера ушли!
Не слышит меня. Не вырваться. Рукой не пошевелить.
Всхлип.
— И пить очень хочется. А мне не дают, говорят, кончилась вся вода. Я ведь здесь самая главная! Я ведь Мать Настоятельница! А это такая мать, которая всегда настаивает на своём. Как же мне не быть больше живой? Кто тогда настаивать будет?..
— Тая, подожди, я скоро вернусь. Я помогу тебе. Только продержишь немножко, ты ведь умница, басагар бай…
— …Ты не пришёл. Я ждала тебя, а ты не пришёл. Как в той страшной сказке. Как мы остались в каменном доме… и как мы там умерли все.
— Тая, ты слышишь меня? Я же приходил сегодня, помнишь? Я принесу тебе мраморные шарики, я же трижды обещал.
— Моя ветка называлась… не помню, как она называлась. Чего-то там про быков… Наверное…
Бесполезно. Мне не вырваться. Ужас сковывает сердце. Я могу только бессильно слушать.
— Прощай, мэдэнэгши. Позаботься о моих детях.
Вздох. Темнота.
====== Живая кровь ======
— Бурах. Эй, Бурах!
Кто-то трясёт меня за плечо. Широко раскрываю глаза, моргаю, стараясь поскорее проснуться.
— Мне нужно в Шэхэн. Срочно.
Рубин отшатывается от меня. Я встаю, качаясь, пытаюсь влезть в лямки удхара. Чёрт, я сейчас упаду. Голова кружится.
— Ты чего, Медведь? Кошмары замучили? Ты спал вообще?
По моим ощущениям, нет. Вторые сутки мне снятся эти бредовые сны. Степь, рельсы, разговоры и исчезновения, опять степь, опять рельсы, ещё разговоры… теперь ещё театр и Самозванка в придачу.
Просыпаться ещё более уставшим, чем уснул — это становится какой-то недоброй традицией…
— Ты куда собрался? Эй. Эй!
Рубин усаживает меня на тахту, хлопает по щекам.
— Проснись. Проснись, говорю. Ты просил разбудить, как придёт Данковский. Да ты вообще не в состоянии сейчас куда-то идти. В Шэхэн он собрался! Умойся, Спичка воды холодной принёс. Придёшь в себя, и пойдёшь навестить своего… важного кого-то.
Хочется швырнуть в него чем-то тяжёлым, что под руку подвернётся.
Он прав. Плетусь к умывальнику, подставляю голову под холодную струю.
Ух, ледяная!
— Получше?
— Да. Кажется.
Трясу головой, рассыпая вокруг тучи брызг. Так. Почти проснулся.
— Говоришь, Данковский пришёл?
— Бурах.
Надо же. Запомнил, таки.
В дверях стоит, облокотившись на ящики. Осматривается с вялым любопытством.
— Вот, оно, значит, какое… Логово степного эмшена, да?..
— Менху. Не эмшена. Здравствуй, ойнон.
— «Эмшен», «менху», «ойнон»… Я не вижу особой разницы. Наверное, никогда уже не увижу. Мне тебя не понять.
— А мне — тебя. Проходи.
В мастерской Спичка усердно сортирует твирь. Савьюр, вон, весь перемял. Нежнее с травами надо, скажу ему потом, без посторонних. Склонился над столом, имитирует бурную деятельность, одни уши торчат. Боится, что прогоню, не дам послушать? Пусть остаётся. Всё равно.
Бакалавр пристраивает походную сумку в уголке, осматривается. Щелкает пальцем по трубке алембика, с любопытством рассматривает повисшую над бутылкой прозрачную каплю.
Рубин ревностно следит за каждым его движением. Ещё бы. Для Стаха это святая святых, а для приезжего бакалавра — всего лишь странное степное знахарство, куличики из песка и травок.
— Как успехи, коллега? Слышал, вам удалось создать лекарство в нужных городу количествах.
Показываю на ящик. Это четвертый. Первые три уже отнесли в Театр.
— Как ситуация в городе, ойнон? Ты же сейчас оттуда?
— Удивительно, Бурах. Поистине, удивительно. Ни одного нового случая заражения. Город чист. Не до конца понимаю, как Вам это удалось. По моим расчётам, уничтожение этого огромного могильника под городом — единственное, что могло выжечь эту напасть. Навсегда.
Он не в силах понять. Земля под нами — живое существо. Была живой, до вчерашнего дня.
— Не знаю, зачем ты меня сюда позвал. Кажется, вы неплохо справляетесь. Хотел поглумиться над поверженным соперником?
— Мы не соперники, ойнон. Мы всегда делали одно дело. Просто шли разными путями.
— Но я и в самом деле не понимаю. По всем моим расчётам, город был обречён. И только Башня…
Его голос прерывается, но Данковский собирается и продолжает через силу.
— Я думал, только Башню и можно ещё спасти. А теперь… Выгляни, Бурах. Там торжество жизни, снаружи, на улицах. Почти языческий праздник. Даже солнце светит… для всех, кроме приговоренных к смертной казни.
— Это ты про себя сейчас?
И в самом деле, выглядит он неважно. В глазах уже не плещется подступающее безумие. Там только усталость и пустота. Кажется, он немного навеселе. В «Разбитое Сердце» по пути заглянул, не иначе.
— Тяга к бессмертию будет стоить мне жизни. Вряд ли столичным Властям было действительно интересно, удастся ли мне победить смерть. Скорее, они бросили еретика в огонь, не думая, вернётся ли он с того света. Прости за патетику.
— Разве это они тебя сюда отправили? Я думал, ты приехал по доброй воле.
— Так и было, Бурах. Так и было. Но кто-то должен был принимать решения. Была спущена директива, как только наверху узнали об эпидемии… Я взял на себя этот крест. Меня занесло в ваш проклятый город случайно. Но когда это всё началось… я хотя бы попытался. Я создал организацию. Начал бороться с этой проклятой чумой! Делал всё так, как нужно… я стал тем человеком, который отвечает за всё. Понимаешь?
Понимаю.
— А теперь на меня повесят всех собак. Ну, или меня повесят. Невелика, впрочем, разница.
Бакалавр присаживается на табурет, чуть не теряет равновесие, но быстро возвращает себе бесстрастный вид. Рубин осторожно оттесняет бакалавра, встаёт между ним и алембиком. Правильно, снесёт ещё оборудование.
Мне хочется поскорее закончить дела здесь и вернуться в Шэхэн. Который час? Уже десять. Но выбора у меня нет. Стоит задержаться хотя бы ненадолго, уговорить Бакалавра принять полномочия. Пусть и в твириновом дурмане, этот человек имеет нужный нам опыт. Стах не справится один.
— Нам нужна твоя помощь, ойнон. Если с производством панацеи мы худо-бедно справляемся, то с организацией раздачи у нас полный швах. Я не знаю, за что хвататься, нет у меня нужных… даже не знаю… качеств? Ты ведь наделён некоторыми полномочиями, никто тебя их до сих пор не лишал. Кажется, ты пользуешься протекцией Каиных…
— Пользовался… до сего дня. Ты не слышал? — оборачивается ко мне, — Виктор и Георгий скончались.
— Что?! От Песчанки?
Качает головой.
— Нет. Они тихо ушли во сне. В тот самый момент, как Башни не стало. У Каиных странная связь с архитектурой в этом городе, если ты не заметил. Внутренний Покой Горнов. Собор. Многогранник… Даже дом, в котором я остановился, Омут. Тоже странное сооружение. Этот дом что-то делает с тем, кто находится в нём дольше пяти минут. Такая уж у Каиных философия.
— Нет, я об этом ничего не знаю. Судья говорил что-то о домах, об их воздействии на человека. Но я, если честно, не слушал. У меня на тот момент было много других забот.
— Что ж. Очень зря. Я не думаю, что кто-то лучше Судьи расскажет тебе об этом явлении… о Внутреннем Покое. А это и в самом деле удивительное изобретение. Невозможное. Как и вся семья Каиных, впрочем.
— Так ли, ойнон? Мне они показались живыми людьми, из плоти и крови.
— Каины почти переступили то, что мы называем «человечностью». Симон даже перешагнул смерть. Если бы я только успел увидеть его… Вся моя судьба могла бы сложиться по-другому.