Он отводит взгляд.
— Нет. Не могли бы, Бурах. Слишком разные у нас точки зрения. Противоположные.
Он удаляется.
Стаматин разворачивает меня к себе, трясëт за плечи.
— Бурах. Бурах! Пей, Бурах. Ты сегодня со мной, пока я тебя не отпущу. Давай на брудершафт!
Мне совсем не хочется лобызаться с пьяным архитектором. Оглядываюсь по сторонам в поисках поддержки.
— Даму не угостите?
К нам приближается из-за соседнего столика Юлия Люричева. Как спасательный круг, как дар свыше. Наверное, я не могу скрыть облегчения, потому что вижу, как математик улыбается. Стаматин театральным жестом уступает место даме, подзывает бармена.
— Я думала, что единственная в этой компании, кто действительно догадывался, что всё это сделали Вы. Расчёты, Бурах. Цифры не врут. И знаете, я понимаю Вас. Шансы были пятьдесят на пятьдесят. Знаете, Вы дали мне импульс. Я отнюдь не писатель, но я о Вас напишу. У Вас не будет огонька?
Она достаёт папиросу, вставляет в мундштук. Покопавшись по карманам, извлекаю целую спичку. Зажигаю, подношу к склонившейся Юлии. Она выпускает струйку дыма.
— Это будет научная работа. Но вот название… Я решила пожертвовать наукообразием и назвать её в духе позапрошлого столетия — «О связи всего». Как Вы это оцените?
— Если честно, не знаю. Сами понимаете, я человек, далёкий от науки.
— Думаю, в столичных академических кругах возникнет несколько вопросов к предмету моего исследования. Может быть, согласитесь отправиться со мной в качестве ассистента? И, скажем так… объекта исследования?
Усмехаюсь. Сколько людей разом покидают город. Бакалавр. Стаматины. Люричева.
Аглая.
Аглая тоже уедет.
Да. На первом же поезде, вместе с этим франтом Данковским. Как представлю их вдвоём, сидящих в одном вагоне, болтающих на своей варварской латыни… Это у меня с ней нет и не может быть ничего общего.
Стискиваю зубы. Откуда такие мысли?
Люричева трогает меня за плечо, отчего я подскакиваю.
— Я вижу, Вы меня не слушаете. Вы безуспешно ищете глазами часы. В питейных заведениях их обычно не бывает, чтобы посетители могли с чистой совестью потерять счёт времени. Сейчас полдень. Может, плюс-минус пятнадцать минут. Вы торопитесь? Не отвечайте. Кажется, я даже догадываюсь, куда. Вам нужна моя помощь, чтобы освободиться от этого… субъекта?
Она оценивающе оглядывает Андрея Стаматина, откинувшись назад и отставив руку с папиросой.
— А мы с Вами, кажется, близко не знакомы, хотя вертимся в одних кругах. Вы — Андрей Стаматин, наша местная знаменитость? У Вас, знаете, очень интересное лицо… Слышали когда-нибудь о теории профессора Ломброзо?..
Низкий, выразительный голос. Взгляд из-под опущенных ресниц. Это женская магия. Не подозревал в Люричевой таких талантов.
Это мой шанс. Залпом допиваю твирин (шудхэр, как же крепко!!!), поднимаюсь.
— Позаботьтесь о прекрасной даме. Я ненадолго. Проверю, как там Данковский.
На улице блестят в солнечном свете лужи. Кажется, пока мы сидели в кабаке, прошёл короткий дождь. Стало легче дышать. Звук шагов эхом отдаётся на пустынных улицах. Небо кажется таким близким — рукой достанешь. Забытое ощущение, откуда-то из детства. А может, твирин. Говорят, он помогает почувствовать связи.
Даже моя берлога в ярких лучах солнца кажется не таким мрачным местом. На рельсах стоит Данковский, задрав голову вверх. Так и знал, что не дойдёт.
Мы могли бы стать друзьями, если бы не наши разногласия.
Разные точки зрения.
Противоположные.
Противоположные...
— Данковский!
Он оборачивается ко мне.
— Бурах? Я думал, вы там празднуете.
Я кладу руку ему на плечо.
— Послушай меня очень внимательно, ойнон. Прошу.
Набираю воздуха в грудь. Всплывают в памяти знакомые строки. Я гонял их в голове по кругу двое суток, пока трясся в том вагоне.
— «Сын мой Артемий. Пишу тебе теперь, после стольких лет разлуки, и прошу вернуться домой как можно скорее».
Чёрт. Тяжело.
— «…Мне тревожно. Боюсь, нам всем предстоит нелёгкое испытание. Надеюсь, ты выучился на отличного хирурга, потому что твои знания могут здесь пригодиться. Я по-прежнему единственный врач в этом городе. Но я старею. Мне очень нужен помощник…»
Замолкаю. Не могу.
— Ваш отец вызвал Вас сюда накануне эпидемии. Я правильно понимаю?
— Не просто вызвал, ойнон. Воззвал к сыновьему долгу. Вы знаете. Долг для Бурахов — не пустое слово. Что-то меня напрягло, пока я читал письмо, которое отец отправил Вам. Теперь понимаю. Даты. У наших писем одна дата. И ещё. Отец писал вам…
Я пытаюсь вспомнить точный текст, но Данковский уже любезно протягивает мне измятую бумагу.
— Вот. Здесь он пишет: «Я только что обнаружил случай»… «Правитель нашего города, Симон Каин, являет собой живой пример поистине необъяснимого долголетия»… «Срочно приезжайте».
— Да. И что с того?
— Они знакомы с Симоном Каиным более сорока лет.
Бакалавр молчит.
Картинка в голове продолжает складываться. Протягиваются новые, незамеченные ранее линии.
— Они были друзьями. Исидор и Симон, я имею в виду. Они начали вторую вспышку. Выпустили Песочную Язву на волю. Это было совместным решением.
— Что?! Нет, это невозможно!
— Это так, ойнон. Хозяйки ушли, их дочери ещё не вошли в силу. Мой отец старел. Симон тоже, хотя и не так быстро, как другие люди. Ему тяжело было в одиночку удерживать линии этого города связанными.
Они часто спорили. Но всё равно оставались друзьями. Каждый из них видел своё будущее для этого города. Но они оба были согласны с тем, что город не выживет, не изменившись.
— Отец призвал меня, чтобы я закончил начатое. Закончил вести его Линию. Он заранее знал, к каким выводам я приду. А Симон… Симон, через Исидора, завлёк тебя, ойнон. Возможно даже, что гонения на твою лабораторию были начаты с целью привести тебя в этот город.
Поэтому наши взгляды противоположны. Поэтому нам покровительствовали две противоборствующие семьи. Поэтому меня усиленно уводили от Многогранника, а Данковского, я уверен, держали как можно дальше от Боен и Уклада. Чтобы наши взгляды оставались противоположными. Чтобы Линии не пересекались.
Бакалавр, кажется, пришёл к таким же выводам. Он кивает.
— Благодарю Вас, Бурах. Я подумаю над Вашими словами. А теперь мне пора. Рубин ждёт.
Он пожимает мне руку, и в этот раз рукопожатие — не просто формальность.
Солнце в зените. Шепчет и звенит твирь. Капельки пота стекают по спине. Жарко.
Наверное, меня ведёт твирин. Не понимаю, почему я выбрал именно эту дорогу. Но я стою у вагончика Мишки. Заглядываю внутрь.
Пусто.
Ну да, чего я хотел, в самом-то деле.
Она не появлялась в берлоге с того дня, как мы встретились у Вороньего Камня с её подружкой. Прячется от меня. Хотя я совсем не злюсь.
На всякий случай зову:
— Мишка!
Нет ответа. Звенит твирь. Стрекочут кузнечики, обалдевшие от неожиданного зноя.
Я бы оставил записку, да не уверен, что Мишка умеет читать. Надеюсь, она в порядке. Может, Рубина стесняется, оттого и не показывается. Станет потише — придёт.
Забираюсь в вагончик и кладу на ящик, заменяющий Мишке стол, горсть арахиса. Так и не смог себя заставить их съесть. Мишке орехи нужнее. Не знаю, чем она промышляла все эти дни, как доставала еду. Не поест — так хоть поиграет. Рука в кармане натыкается на что-то мягкое. Достаю.
Куколка, которую мне подарила Дора. Глазки-пуговки. Набивка вылезает из одного шва.
Слышу сбоку судорожный вздох.
Мишка вылезает из-за грязной занавески, с груды ящиков в углу. Пряталась, значит. Зверёныш.
— Ты её нашёл!
Забирает у меня осторожно, прижимает к груди. Смотрит на меня хмуро, исподлобья.
— Твоя?
— Я думала, она совсем уже не вернётся. Она сама уходит гулять, когда голодная.
Как скажешь.
— Я её забыла покормить, и она ушла.