“Бохир, бохир, станцуем. Мы ноги разомнём… Буха шалжа — споём мы. Бычьим рёвом заревём. Ай-йа, буха, ай-йа! Хатар наада хугжойа…”
— А ещё удивительно: они без слов могут выполнять сложную слаженную работу. Строительство, например. Один тянет руку — второй тут же подает нужный инструмент. При этом подающий может даже не следить за процессом. Он просто откуда-то знает. Без слов, без команд. Очень интересные здесь нити, переплетения. Неочевидные на первый взгляд. Не понимаю местных обычаев, невесты эти травяные, черви… Зачем они носят с собой кости животных? Почему не пользуются письменностью, если она у них есть. Ничего рационального. Но ничего и не нарушено. Приятно, для разнообразия, посмотреть со стороны на что-то, пусть и странное, не требующее вмешательства.
— Тебя ведь обычно отправляют туда, где всё идёт наперекосяк. Ты — гений, который решает невозможные вещи.
Молчим.
Жужжит, пролетая, крупный пузатый шмель.
Шудхэр.
Вчера я взял её за руку. Сегодня это кажется чем-то невозможным. Она снова собранная, спокойная, мыслями уже не здесь. Минутная слабость закончилась. Передо мной прежняя Аглая Лилич, правительственный инквизитор.
— Это был невозможный город, Бурах. Вы как никто должны меня понимать.
Киваю.
— Могу отчитаться.
— Извольте.
Опять эти ледяные интонации.
Я знал, что так случится.
— Город чист. Песчанка остановлена. За двенадцать часов — ни одного нового случая заражения. Изготовление панацеи поставлено на поток. За организацию раздачи отвечает Данковский. Теперь ты можешь доложить своему руководству о выполненной задаче.
— Да. Сегодня пойду в Управу, телеграфирую в Столицу. Я покину город, как только снова начнут ходить поезда. Я могу уехать теперь, когда городу ничего не угрожает.
Почему это так больно — отпускать? Я ведь пришёл к тем же выводам, пока шёл сюда. Прокручивал их в голове так и эдак. Ничего не выходило.
Мы слишком разные. Наши линии пересекаются лишь раз, а затем расходятся в противоположных направлениях.
Но она будет жить.
Аглая вскидывает голову, пристально смотрит мне в глаза.
— Поехали со мной. Не могу обещать, что будет просто. Но будет интересно.
Между её бровями залегла морщинка. Смотрит серьёзно. Она ждёт ответа. Опять этот диалог, только в других декорациях. Бросить всё и сбежать. Отчего-то я знаю, что это её последнее предложение.
Нужно достать где-то одеяло для Мишки.
Спичку и Стаха вывести утром в степь, пока твирь ещё не отцвела.
Встретиться с Ларой, Рубином и Грифом на корзинке, как собирались.
Решить вопросы Уклада, связанные с Бойнями и Ольгимскими.
- …Не могу.
Она опускает голову.
— Я знала, что ты так ответишь. Но всё равно должна была спросить.
— Останься со мной. Не уезжай. Пожалуйста.
Она молчит. Жужжит надоедливый шмель, кружит вокруг. Отчего так тошно-то…
— Мы слишком разные, Бурах. Я уже говорила раньше. Это место не примет меня. Для тебя всё здесь логично и просто, ты вырос в этих местах. Даже если бы я хотела… Но нет. Это слабость. Это ошибка. Ты должен понимать. Моей гибкости есть предел. А в столице ждёт работа, новые дела, требующие невозможных решений. Для меня здесь нет места. Даже исправленный, решённый, этот город невозможен для меня. Ты для меня невозможен.
Она не смотрит на меня, отворачивается. Мне кажется, я видел слёзы, блеснувшие в уголках глаз. Показалось, наверное. Такие как она не плачут.
Чувствую себя смертельно уставшим. Вернуться бы в берлогу и проспать целую неделю… Или целый год. Целый огромный год…
Она всё решила, не переубедить. Да и незачем это. Просто забыть, как странный сумбурный сон, вернуться к жизни, загрузить себя повседневными делами под самую завязку, пока не свалишься без сил. С трудом поднимаюсь на ноги. Тело тяжёлое, точно на шею повесили огромный, неподъемный камень.
Тащи, Бурах.
У меня остались нерешённые вопросы в Шэхэне. Неоконченные дела. Я принял власть, соединил линии. Уклад теперь един, и они ждали меня уже достаточно долго. Я знаю, потому что я сам — ноготь Уклада, чешуйка на теле Уклада. Они готовы ответить на мои вопросы.
На единственный вопрос.
Кто он — убийца моего отца.
После этого я смогу посмотреть ему в глаза, как умеют смотреть в Укладе.
А мне сейчас очень хочется убивать.
Старик сидящий у костра поднимает голову.
— Ты пришёл. Теперь тело едино.
Да.
— Я пришёл за ответами, хатангэ. Вы готовы мне отвечать?
Он задумчиво смотрит на пробегающих мальчишек, шевелит губами.
— А к чему говорить? Ты пришёл, теперь мы совсем едины. Кровь между нами бежит, мысли бегут, слова бегут по жилам. Рты открывать ни к чему. Прислушайся, сам же всё знаешь.
Коллективный разум, да? Я не понимаю, как это работает. Глупости какие-то.
Говорю первое, что пришло в голову, наугад, наобум.
— Удург — это тоонто нютаг. Семья. «Место, где пуповина зарыта».
Старик кивает.
— Тиимэл даа, всё так. Ты эмшен.
Усмехаюсь. Будто в игру какую-то играю, не зная правил. Не задавать вопросы, просто говорить, что в голову взбредёт? Интересно, поправит ли он меня, если ошибусь? Или так и будет кивать и соглашаться, как китайский болванчик?
— Дурные, слабые связи, которые вызвали этот мор, отец разорвать успел. А новые не связал. Потому земля его не принимала.
Старик кивает, щурится на закат. Быстро день пролетел.
— Тиимэл даа, всё так. Ты яргачин. Слушаем твои слова, соглашаемся с ними. Это правда.
Всё, достаточно этих глупостей.
— Вы согласитесь со всем, что бы я ни сказал!
Старик кивает. Да он слышит меня вообще?
— Так вы подтвердите и что моего отца убил друг, например! Из любви к нему, разумеется. Желая ему добра. Любую чепуху подтвердите!
Когда я произношу эти слова, что-то холодное, мёртвое разливается внутри. Это правда. Я с самого начала это знал.
Старик кивает, соглашаясь. Мне становится жутко. Все звуки уплывают, смех детей застывает где-то в отдалении. Меркнет солнце, скрываясь за каменной аркой.
— Так и есть. Ты снова правду сказал. Ты же сам знаешь все ответы. Тело едино… кровь сообщает знание. Слушай всех, даже тех, кого сейчас с нами нет. Ты часть общего тела.
Каменеет лицо. Я не чувствую больше ничего. Знание бьётся внутри меня. Оно всегда там было.
– …Это был Оюн.
Иду, не разбирая дороги. Солнце садится, отчего всё вокруг становится кроваво красным.
Друг.
Его убил друг.
Из жалости, из сострадания.
В груди отца нашли костяной коготь, от того и подумали на людоедку из глины, из степных преданий, Шабнак. Столько женщин перебили…
Коготь в сердце. Это был перст менху.
Он убил друга его собственным ножом. Не зная Линий.
Он испугался, запаниковал. Хотел спрятаться в Укладе, в Термитнике. Но его не пустили, подстрелили, как опасное животное.
Там уже знали, как сейчас знаю я.
Он бежал в степь, искал авроксов, чтобы их кровью напоить город. Искупить вину.
Безуспешно. Степь не открылась ему.
Я пустил его в свой дом.
Я спрашивал его совета.
Он смотрел мне в глаза.
Он посмел смотреть мне в глаза. Он называл меня Кровным.
Убийца.
Ничего не чувствую. А смогу ли я ещё когда-нибудь чувствовать?
Я не могу дотронуться до своего лица, оно кажется каменной маской. Руки сжались в кулаки до онемения.
Я знаю, где он. В Бойнях, стоит на краю бездны. Ждёт меня.
Там я его убью.
— Стой!
Знакомый голос за спиной. Аглая. Не обернуться.
— Пожалуйста! Стой!
Не могу. Мне нельзя останавливаться.
Убийца отца близко. Я слышу, как бьётся его сердце.
Я заставлю этот звук замолчать навсегда.
И тогда, быть может, я снова смогу дышать.
— Артемий, стой!
Она хватает меня за руку. Вырываюсь.
Между нами всё сказано. Хватит.