— Это не сон, да?
Самозванка кивает.
— Да, Потрошитель. Ты вообще не спишь. Даже когда закрываешь глаза здесь, ты открываешь их там. Резко, без перехода.
— Где это мы?
— На Корзинке. Всё, что смогла придумать. Тяжёлый ты. Я пыталась тащить тебя по рельсам, туда, в степь, но ты упирался и страшно кричал. Ты не можешь войти в город, но почему-то не можешь и вернуться обратно, к тому, что тебя там держит.
— Что меня держит? Я не могу вспомнить.
Самозванка молчит. Мне становится страшно.
— Говори уже. Ну.
— Артемий.
Кажется, это первый раз, когда она обращается ко мне по имени.
— Когда я поняла, что не утащу тебя, я сама сходила дальше по рельсам. Я видела, что там. Но… не думаю, что вправе говорить тебе. Ты же знаешь, я чувствую некоторые вещи. Тонкие материи. Ты должен увидеть это сам, вернуться сам. Я не могу объяснить. Но… я помогу тебе дойти.
Она встаёт, помогает мне подняться на ноги. Меня шатает, и Самозванка подставляет мне плечо, удерживает от падения. Надо же, такая пигалица, и не скажешь, что сильная.
— Обопрись на меня. Идём потихоньку.
— Почему ты помогаешь мне?
— Потому что я добрая, Потрошитель. Ты не веришь мне. Никто не верит. Но я правда очень стараюсь. Пытаюсь быть тёплой к другим и строгой к себе. Жалею людей. Не позволяю себе их судить. Пытаюсь любить тех, до кого могу дотянуться. Вот и весь ответ.
Она не смотрит на меня. Мы медленно спускаемся с пригорка, я стараюсь смотреть под ноги, чтобы не упасть. А ещё мне немного стыдно.
— Я… — прочищаю горло, — Я надеюсь, у тебя всё получится, Клара.
У неё странные руки. Вроде тёплые, а вроде и нет. Ладони шершавые, под ногтями земля.
— Я стараюсь исправить свои ошибки, Бурах. В первые мои дни здесь я сказала много такого, о чём жалею. Соврала… Первый раз в жизни. И вот во что всё это вылилось. Ложь накапливается как снежный ком. Некоторым из нас вообще не стоит врать. Никогда.
Молчу. Не понимаю ход её мыслей. Если задуматься, как эта девчонка выживала здесь все эти дни? Чем она занималась? Кажется, за ней объявлял охоту весь город, и даже приёмные родители отреклись от неё, когда она нуждалась в их поддержке больше всего… Я демонизировал её всё это время… А на самом деле — разве она хоть в чём-то виновата?
Стоп. Откуда эти мысли?
Стараюсь не смотреть на её руки. Стряхиваю морок.
— Ты что, гипнотизируешь меня?
— Ой, прости. Это не нарочно получается. Я не умею это контролировать. Просто, когда кто-то смотрит на мои руки, он начинает мне верить. Всем сердцем. А стоит мне уйти от этого человека надолго, и он чувствует себя обманутым и преданным. Я ничего не могу с этим поделать. Извини. Просто постарайся не смотреть. Смотри лучше вперёд.
Мы приближаемся к железнодорожным рельсам.
— Уверен, что сможешь идти? Если ты начнёшь вырываться, я не смогу помочь. Ты и правда тяжёлый, как бык.
Усмехаюсь.
— Знаешь, за последние пару дней… Или часов, уж не знаю… Меня называли медведем, лосём… Но быком, наверное, в первый раз.
— Я была неправа. Прости меня.
Что?
— О чём ты?
— Помнишь, что я сказала тебе, когда мы встретились?
— Если честно, нет, не помню.
Самозванка смеётся.
— Я тогда много гадостей тебе наговорила. Когда увидела, как ты горбишься от ножевого. Сказала, что ты несёшь груз вины за зло, которое ты скоро всем причинишь. Прости меня. Я иногда вижу вещи, но не умею их правильно понять, объяснить. Меня же не учили… Я не знала тогда, что ты горбишься, потому что… ну, потому что взвалил на себя целый город.
Спотыкаюсь на рельсах, в том месте, где разрушилась насыпь. Сразу же возвращаются тошнота и головокружение.
— Слушай, мне нужно на минуту…
Опускаюсь на землю. Тяжелеют веки.
— Бурах, не надо! Ты же сейчас опять окажешься там! Присядь, но не закрывай глаза.
Не могу. Не получается.
— Бурах!
Меня утягивает в темноту.
Снова.
»…подержит в своих руках игрушку, и та оживет…
…подумает о ней, и кукла вспомнит свою историю до седьмого колена…
…увидит во сне — и кукла сможет творить…»
Как воспоминание. Как отголоски чужих мыслей.
Темно. Все звуки исчезли. Будто в уши набили ваты. Ёжусь от холода. Издалека, будто эхом, чей-то голос.
— …Чего ты хочешь?
Аглая?
Воздух кажется густым и плотным. Не могу дышать. Не могу двинуться.
Открываю глаза. Темно. Вижу только слабо прочерченную границу между небом и степью. Час до рассвета.
— Уходи. Мне это не нужно. Убирайся вон.
Не слышу ответа, но чувствую, что Аглая слышит.
Её голос гулкий, издалека. Или это что-то с моими ушами? Я не могу произнести ни слова. Мне страшно. Напрягаю слух, вслушиваюсь.
Чей-то горячечный шепот в шелесте твири. Или мне мерещится?
…
Ещё не голос, но ощущение. Будто далёкое эхо, которое достигает ушей раньше произнесенных слов. Я не могу уловить смысл, будто каждое слово многократно отражается, дробится, рассыпается, и когда достигает ушей, я уже теряю его смысл.
Я слышу. Не ушами. Всем телом.
Тяжелый, древний голос земли. Звон твири. Ветер. Кажется, слышу даже небо. Волосы на всём теле поднимаются дыбом.
Аглая стоит обнажённая среди сухой травы. Смотрит в темноту. Я хочу дотянуться до неё, но что-то держит меня, не даёт даже приподняться с земли.
— Ты не знаешь, что такое любовь. Твоя любовь — это безумие. Ты выворачиваешь этот мир наизнанку, и хочешь, чтобы я делала то же самое?
Отголоски слов. Отголоски чужих мыслей.
Язык с трудом ворочается во рту. В горле пересохло. Каждое слово прорывается мучительно, как сквозь вату.
— Аг…лая…
Не слышит. Не дотянуться.
Тело каменное. Шудхэр.
Я должен прорваться к ней.
Собираю все свои силы и медленно, слишком медленно поднимаюсь на ноги.
Аглая молчит, но я знаю, что она слушает этот голос.
Один шаг.
Второй.
Невыносимая тяжесть, воздух с трудом пропускает меня вперёд. Как кисель. Ближе. Только бы дотянуться.
Прикасаюсь к обнажённому плечу и меня, точно рикошетом, сбивает с ног чужим потоком мыслей, которые льются, льются, льются отовсюду.
»…жарко, горячо, вырваться, освободиться, дарить жизнь всему, до чего коснется рука, творить… алая лава течет внутри… оседлать потоки… новые созвездия… слышать землю… красное, серебристое, какое захочешь, твори, мечтай, чувствуй… ты сможешь больше, ты сможешь лучше, ты сможешь по-своему, помоги, прими, вспомни, мой дар — это любовь…».
Аглая стряхивает мою руку с плеча, даже не заметив этого.
Меня трясёт. Кажется, разом заговорили каждая травинка в степи, небо, камни и кости из-под земли, каждый порыв ветра, каждая клетка тела. Всё резонирует с этим голосом. А ведь я услышал только его эхо!
Ответ Аглаи резкий, сухой.
— …Хорошо. Если этого не избежать, я принимаю. Ты безумна, и я не позволю… не дам твоей дочери пойти по твоим стопам. В этом месте всё правильно, всё закономерно. Я прослежу, чтобы таким всё и осталось. Я положу свою жизнь, всю твою гнилую силу, чтобы здесь никогда больше не возникло ничего подобного вашей Башне. Это моё тебе обещание!
С последними словами что-то рвётся наружу. Все звуки возвращаются разом, оглушительно громкие. И в последнюю секунду я слышу пронзительный женский крик, полный ужаса, внутри своей головы.
Меня вышвыривает из сна и тянет куда-то вверх.
— Ты вернулся?
Снова рельсы. Самозванка склоняется надо мной.
— Я не знаю. Не уверен. Где настоящее, а где — сны? И как определить?
— Этого я сказать не могу. Что вообще истинное в этом месте? Может быть, реальное тут как раз именно то, во что ты веришь? Вставай, нужно идти. Времени всё меньше.
— Мне кажется, эта ночь никогда не закончится.
— Возможно. Время остановилось, все часы в городе. Даже маятник Собора. Это из-за тебя. И чтобы время пошло дальше и наступил рассвет, тебе нужно добраться до цели и увидеть… это. Мне так кажется.