— Я ничего не успела. Вошла, стала ждать. Они спросили: чего тебе? Генерала мне, говорю. А они скалятся: долго, мол, ждать будешь. Переворот у них. Взбунтовались. По разговорам поняла. Только вроде как не всерьёз... солдатам сказали, что у генерала чума, собираемся, мол, и валим отсюда. А только нет у него никакой чумы. Арестовали они его. Чтобы уехать, понимаешь?
Значит, переворот. Так может, и не отдавал Блок приказ о казни инквизитора? Может, ещё есть надежда...
— Понимаю. Как не понять.
Лара продолжает, будто и не слышит меня.
— А только вернее всего вот что. Лонгин этот, который главный у них теперь, у Блока начальником штаба был. Пёс его верный. Отец писал. Он за генерала в огонь и в воду... А это что значит? Никакой это не мятеж. Скрутили они его, чтобы ему приказа не нарушать. Они в нём души не чают. Генерал Пепел. Генерал-кумир. Отодвинули его от грязной работы, чтобы оправдание у него было. Чтобы он уцелел, понимаешь? Чтобы голова его не полетела потом!
Её голос становится всё громче, на нас начинают оборачиваться. Легонько встряхиваю её, приводя в чувство.
— Да не кричи ты так! Услышат же... Тихо!
Лонгин. Знакомая фамилия. Чувствую, пересечёмся мы ещё с этим Лонгиным...
Форелька смотрит сквозь меня. Она уже мысленно попрощалась с жизнью, когда отправилась застрелить генерала. Что-то за этим стоит, что-то, связанное с её отцом. Надо аккуратно увести её отсюда. Тут до её дома недалеко...
Она всё так же прижимает револьвер к груди, шепчет едва слышно:
— Всё бессмысленно... Всё совершенно бессмысленно...
Беру Лару за плечи и вывожу из Управы на улицу. Забираю платок, разворачиваю. Револьвер старый, ржавый, его давно не чистили. Заряжен хоть? Не надо с этой пугалкой ходить по улицам. Велик риск, взорвётся в руках при выстреле. Вынимаю магазин, высыпаю патроны в ладонь. Два. Один — для генерала, второй, видимо, для неё. Выбрасываю револьвер и патроны в урну, несмотря на вялые протесты Лары. Навоевалась. Хватит.
— Пойдём, до дома провожу.
Скрылась из виду городская управа. Наши шаги гулко отдаются по безлюдным улицам. Жирные хлопья сажи опускаются на плечи. Я закутываю Лару в её же платок, отчего она становится похожа на уставшего, зарёванного ребёнка. Ничего, Форелька. Утро вечера мудренее...
Вспоминаю её дом. Холодный, пустой. Закрытые на ключ двери, завешенные зеркала. Скрипы, шорохи, вздохи. То ли сквозняки гуляют, то ли шаги призраков на верхних этажах.
— Так что это за история такая? С отцом твоим? Это её ты не хотела рассказывать, когда я только приехал?
— Её. — Лара не смотрит на меня. Никаких звуков вокруг, кроме наших шагов. Чёрные хлопья, как снег... Только наоборот.
— Я и сейчас не хочу.
— Ты точно знаешь, что это Блок дядю Равеля...
— Точно. Так в приказе было. Нам письмо прислали. Трибунал, постановление. Смертная казнь через расстрел за неповиновение приказу. Не надо сейчас... Не могу.
Она остановилась и расплакалась. Горько, безутешно.
Теперь я начинаю понимать. И почему Лара все эти дни казалась такой далёкой, чужой, и её мысли о наследии отца, и её самоубийственную попытку восстановить справедливость, как она её понимает. А что бы я делал на её месте, встретившись с убийцей моего отца? Ведь я до сих пор не знаю, кто это был. Все ответы — в Укладе. Любой червь, женщина, ребёнок знают, кто убийца. Но отказываются мне сообщать, пока я не возьму над ними власть. Чёрт бы их побрал. Стиснув зубы, беру Лару под руку и тащу в сторону её дома. Не самое лучшее место для неё сейчас, но ничего лучше в голову не приходит. Не стоит в этот час оставаться на улице, ночи здесь опасные.
Открывается дверь. Я слышу чужие голоса в гостиной.
— Это я их позвала... — бормочет Лара, прячет лицо.
— Постой здесь, я разберусь.
Двое незнакомцев. Один развалился на софе, второй копается в комоде.
При виде меня оборачиваются с вялым удивлением, на мародёров не похожи.
— Вы кто, уважаемые?
Тот, что лежал на софе, лениво поворачивается ко мне.
— Ну дело такое... Она, хозяйка, сказала, чтобы мы хозяйство у неё приняли и за домом смотрели. Чтобы дело её не пропадало, с «Приютом», значит... Вот, осматриваемся... уж извините, если чего не так.
— С каким ещё «Приютом»?
— Так ведь как... тут же дней пять как приют, значит... «Дом живых»... то есть место общее. Кто хочет, тот и приходи, грейся. У кого, значит, дома пожгли или кто в карантин не хочет. Так хозяйка сказала. А теперь вот велела дела у неё принять.
Форель, чем ты тут занималась, пока меня не было? Наворотила делов. — А ты посмотри, уважаемый, кто у меня за спиной стоит.
Молодец открывает рот, переводит взгляд с меня на Лару, жмущуюся у дверей и обратно.
— Пошли вон отсюда. Оба.
Наверное, вид у меня сейчас страшный. Весь пропах дымом, лицо в саже, за спиной — деревянная торба, удхар отца, в которых менху носят травы и человеческие внутренности. «По рукам их узнают, мясников, по глазам отличают их, хирургов». Мой вид достаточно красноречив, и через минуту дверь за визитёрами закрывается.
Значит, имуществом напоследок распорядиться она успела, а с друзьями детства попрощаться — нет...
Форель серой тенью проскальзывает в кабинет, единственную обжитую комнату, поворачивается ключ в замочной скважине. Я стою, прислонившись к большим напольным часам. Чувствую, сейчас свалюсь замертво. Целый день по городу мечусь как ужаленный, а кажется, будто по степи бродил, степным воздухом надышался. Он сейчас густой в сентябре, ложкой хлебать можно...
— Медведь, — голос Лары глухо звучит из-за двери, — я сейчас зла на тебя. Очень. Может быть, когда-нибудь я поблагодарю тебя за это... Но сейчас уходи, хорошо? Прямо сейчас.
Уходить. Куда? Где-то в городе трое курьеров, отправленных Аглаей, тщетно ищут генерала Блока. Генерал где-то под замком, скрываемый от Властей своими чересчур верными солдатами под руководством Лонгина. Где-то по городу быстрым шагом движется Аглая в плаще Исполнителя, избегая солдат, выбирая безлюдные переулки, стараясь не привлекать внимания. Отправилась ли она на лодке, как я ей велел? Нашла ли моё убежище? Она ведь никогда прежде там не была... Шудхэр, я ведь и Спичку забыл предупредить о нежданной гостье! Не было ни времени, ни возможности отправить даже весточку. А что, если мой подопечный не пустит её на порог?
Голова кружится. Нужно двигаться, делать что-то, успеть... Делаю шаг, второй. Цветные пятна перед глазами. Я, кажется, падаю...
Открываю глаза. Всё вокруг плывёт и размывается. Темно. Холодно. Где-то рядом шепчет твирь, назойливо жужжит прямо в ухо. Мол, иди, менху. Возьми меня, я вся твоя. В самом цвету. Стою посреди степи, хотя ноги едва держат. Живые здесь сны в сентябре. И вещие иногда. Со всех сторон — степь. Делаю шаг и чуть не падаю, споткнувшись о камень.
Нет, не камень. Это рельсы. Я на железнодорожной ветке. Всё заросло травой, насыпь здесь разрушилась от времени. Редко в наш город ходят поезда. Оглядываюсь по сторонам. Куда идти? Вперёд или назад? В какой стороне город?
Город — это на север. Больше повторять не буду.
Чьи это слова? Чей это голос? Иду наугад. Глаза закрываются. Темнота.
— Проснись, Медведь.
Голос Лары, издалека. Я не могу открыть глаза. Где я?..
— Форель?
— Это я. Ты ещё пока не до конца вернулся. Я тебе снюсь.
Второй сон? Никак не могу вырваться из этой дрёмы.
Скрипы, шорохи, вздохи. Сквозняки гуляют. Или призраки...
— Медведь, я хотела тебе сказать, пока я ещё здесь. Прости меня, пожалуйста.
— За то, что обиделась? Да не бери в голову. Для чего ещё нужны друзья?
Вздох.
— Нет, ещё раньше. Когда ты в город приехал. Пришёл ко мне раненый, весь в крови, пропахший кровью...
— Да, помню. Я ещё сказал тебе, что это не моя кровь. Успокоить тебя хотел.
— Прости, что встретила так холодно. Я злилась на тебя, сама теперь не пойму за что... Наверное, что уехал тогда, семь лет назад. Глупо. Глупо всё вышло...