- А выпить, земляк? А? Водички хотя бы, горло промочить... Ну или покрепче чего... ежели жаба не жаба. А?
Роюсь в своём барахле. Где-то на дне початая бутылка твирина. Протягиваю солдату. Он зубами вынимает пробку и приникает к бутылке, точно не пил двое суток. Я смотрю как движется его кадык. Надо же, пьёт как воду. А там крепости чуть меньше, чем в абсенте...
Он отрывается от бутылки и старается перевести дыхание.
- Вот занесло же нас... три четверти личного состава за два дня потеряли! Это у Пепла-то! На Бродах нас было впятеро меньше, веришь? Убитыми потеряли одиннадцать. Ранеными сто восемнадцать. Пепел всегда людей берёг. А тут... сам чёртов ад под ногами раскрылся. Три четверти! Считай, шесть сотен ногами вперёд...
Да, Рубин прав. Здесь было жарко.
Не могу ему посочувствовать сейчас. Время дорого.
- Пепел где?
Солдат машет рукой в сторону города.
- Вон, к заводам отошли. Там и закончили вроде. Эй, ты чего так в лице изменился? Стой! Ты куда?!
Я не слышу, что он собирался мне сказать.
Бои переместились к заводам.
Там моя берлога.
Там Аглая.
Черт бы побрал этого генерала, этого Лонгина, всю эту армию и их внутренние игрища. Черт бы побрал Властей, что ими управляют, и людей, что подписывают приказы об их перемещении. Черт бы побрал слишком лояльных солдат и слишком принципиальных командиров. Чёрт, чёрт, чёрт...
Я бегу к своей берлоге, к своему убежищу. Что, если мятежники Лонгина искали укрытия и вломились внутрь? Что они сделают с инквизитором, которого винят во всех своих бедах, если встретят её там? Что, если...
Спотыкаясь, бегу по рельсам. Только бы успеть, только бы не поздно...
Еще за несколько метров я вижу тело у дверей. Сбавляю шаг. Первая мысль, что это Аглая. Не дошла совсем немного…
Нет, это мужчина. Гражданский. Сидит, скрючившись, прислонившись к стене, прижимая руки к животу. На железной двери кровавые отпечатки его кулаков. Отчаянно колотил, надеясь добраться до врача, застать меня внутри, получить помощь.
Сильные этого города не знали, где отец ведет работу. Это простые прохожие знают всё: у любого мальчишки спроси, безошибочно на мою берлогу укажет. За помощью пришёл, да не застал меня.
Человек ещё дышит, но его взгляд говорит, что спасать поздно. Пулевое ранение в живот. Критическая кровопотеря. Полуобморочное состояние, прерывистый пульс, смертельная бледность. Даже приди я вовремя, шансы у него были призрачные. А сейчас — уже не спасти.
Подхожу ближе. Он смотрит сквозь меня. Дыхание прерывистое и неглубокое. Лужа крови растеклась вокруг, уже впиталась в почву, став бурым маслянистым пятном. Вот земля-то порадуется, разродится твирью...
У него на плече ремень кожаной сумки. Курьер. Даже смертельно раненый, миссии своей не бросил, не потерял бумаги по пути.
Я тянусь к его сумке и, в этот самый момент, дыхание курьера останавливается.
Прости меня.
Кожаная папка, внутри несколько листов исписанных плотными рядами цифр. Некоторые страницы намокли от крови. Но текст хорошо читается. Бумаги у меня.
На секунду я хочу зайти внутрь, убедиться, что Аглая внутри. Останавливаю себя. Нельзя. Пока за ней идёт охота, пока есть хоть малейший шанс, что люди Лонгина ищут её, я не могу вернуться домой. Я могу только надеяться, что она там. Что она в порядке.
Тело курьера у дверей, следы крови на стене, отпечатки ладоней человека, отчаянно пытавшегося выжить. Это самый достоверный признак того, что внутри пусто. Искать здесь некого. Никто не открывал, никто не двигал тело, чтобы войти.
На секунду вспоминаю библейский сюжет Исхода, в котором двери праведников мазали кровью агнцев, в попытке защититься от божьего гнева.
Но если она внутри… каково ей было? Сидеть у забаррикадированной двери, слышать, как кричит и скребётся с той стороны человек, которого ты сам отправил на верную гибель?
Открыл бы я дверь, оказавшись на её месте? И мудрым это было бы решением? А внутри ли она? Добралась ли до условленного места, или стоит сейчас перед мятежниками, под дулами винтовок? Или истекает кровью где-то в переулке?..
Вагон
У меня зашевелились волосы на голове.
Нет. Это я всегда сначала делаю, а потом уже думаю. Аглая не такая. К лучшему или к худшему, она умеет просчитывать последствия всех своих поступков.
Нет, я не буду открывать эту дверь. Убираю окровавленную папку в удхар. Закрываю стекленеющие глаза. Тело ещё не начало коченеть, голова безвольно клонится на бок, как у тряпичной куклы. Не знаю, как тебя звали, друг. Я, наверное, мог бы успеть, если бы не плутал по городу так долго. Если бы выбрал другой путь. Я мог бы успеть. Прости меня.
Чувствую невыносимую усталость. Назад, к Управе? Домой нельзя. Нельзя останавливаться, когда конец так близок. Я почти физически чувствую, как утекает время. У меня, у Аглаи, у всего города. Бумаги у меня. Инквизиторский приказ. И я должен убедиться, что Генерал его получит. Ноги не слушаются. Я, кажется, проспал у Лары на полу целую ночь. Почему я чувствую такую тяжесть во всём теле? Или это состояние аффекта начало отпускать, теперь, когда я наконец-то получил искомое?
Иду в сторону города. Спотыкаюсь на рельсах. Сквозь дыру в кирпичной стене, мимо стаматинского кабака… Вперёд, тряпка. Сегодня ещё надо поработать. Чувствую, как начинаю заваливаться, только бы не отключиться сейчас, лишь бы не отключиться…
Чьи-то руки крепко подхватывают меня со спины.
- Эй, да ты совсем умотался, Учитель.
Слышу горький сарказм в голосе. Мне даже не нужно оборачиваться, чтобы увидеть, кто это. Улыбаюсь.
- Послал того офицера куда подальше, я надеюсь?
- Да, он очень красочно ругался. Слушай, ты, конечно, говорил, что тебе требуется убежище через пару часов. Но, мне кажется, ты сильно переоценил свои возможности. Когда спал-то в последний раз? Держись, похромали до моей конуры.
Скрипит деревянная дверь, нас встречает полумрак занавешенных комнат. Рубин тащит меня до койки, и сваливает на неё как тюк с песком.
- Ну и тяжелый же ты лось!
- Чего это я лось? Вроде вчера ещё на Медведя откликался…
- Медведь, лось — какая разница. Пора взрослеть, Бурах.
Рубин тяжело опускается на стул, переводя дыхание.
- До койки я тебя дотащил. Какие ещё будут приказания, о Мудрейший?
- Ты давай, не паясничай, умник. Лучше б дал чего пожрать.
- Это как в сказке, значит? Тебя напоить, накормить и спать уложить?
- Ага. Ещё в баньке попарить. Серьёзно, Стах. Я ел, кажется, позавчера. И это было что-то мерзкое.
Рубин копается в походном рюкзаке, достаёт тканевый свёрток. Разворачиваю. Внутри сухари, вяленое мясо, варёное яйцо. Походный рацион, для длинной дороги. На фронт собирал, наверное.
Делю на двоих. Сухарь совсем старый, крошится.
- Давно за генералом гоняешься, что ноги тебя не держат?
- Да с утра, как от Лары вышел.
Стах ощутимо напрягся.
- Там такая история была, я тебе потом… Стой, ты что, ревнуешь?
Рубин равнодушно пожимает плечами.
- Да чего ревновать-то… Я помню, как она тебе обрадовалась, когда ты приехал. Прибежала ко мне, за тебя просить. Чтобы помирились, значит.
И всё равно, я чувствую — что-то Стах не договаривает.
- Она всегда нас мирила.
Мы оба замолкаем на секунду.
- Помнишь, ещё взрослые удивлялись, что такая приличная, воспитанная девочка делает в нашей компашке? Дочь капитана Равеля! Ей бы за книгами сидеть...
- Ага, а она гильзы на пути подкладывает…
- …И жуков ловит в банки, разглядывает…
- Она и была из нас четверых самая приличная, иногда даже с книгой. Отвлекала внимание, пока мы набивали карманы ирисками.
Стах смеётся.
- Но она любила наши выходки. Слушала молча. Часто говорила слово «нет»... Но иногда соглашалась. Никогда не понимал толком, что она в нас находила...
Я вижу, что Лара дорога ему, хоть Рубин и не говорит об этом прямо.
- Это хорошо, что ты передумал уезжать. Отец ушёл, но может, появится кто-то, кто его место займёт в твоём сердце. Может, с Ларой поженитесь. Сам отцом станешь.