- Глупости говоришь. Придумал себе сказочку.
Он бросает на меня взгляд. Заметил мою ухмылку, смутился.
- Что смотришь? Весело тебе, что ли?
- Весело, не то слово. Это ты, брат, тут ревнуешь. Я и Форель? Да она ж тебя выбрала, ещё тогда... Помнишь?
- Меня? Ты что-то путаешь. Нет, не помню.
- Ну как же. Она мне однажды свитер связала. Я ещё удивился. Спросил, почему синий-то. Она ответила, что этот цвет идёт дуракам, и больше свитеров мне не вязала. Обиделась. А потом я тебя в таком же свитере увидел. И вообще, все свитера, что ты носил с тех пор... Они же Форелью связаны. Наверное, тогда она свой выбор и сделала. Какого цвета тот первый свитер был, я уже запамятовал. Мы ещё с Грифом над вами смеялись…
- Помню. Зелёный. Хороший свитер был. Тёплый.
Мы замолчали. Вижу, как он задумался. Серьёзно так думает, точно задачку решает. Смешно. Я знаю, что Форель ценит дела выше слов. Почему из нас троих Стах ей всегда был ближе всех? Потому что он не из тех, кто рассуждает. Что в сердце – то и на деле. И Форель такая же. Лара удержит его здесь, с нами. Свяжет нашу дружбу заново. Она тоже умеет связывать Линии, по-своему, по наитию. Наверное, все женщины в душе немножко Хозяйки.
Молчим.
- Ты какой-то другой стал, Медведь. Что-то с тобой случилось за эти несколько дней, что мы не виделись.
Скорее уж, за несколько часов.
- Как-то мягче стал. Встретил, что ли, кого-то... Важного.
Да. Важного.
Кажется, у меня уши покраснели. Рубин отворачивается.
- Зря спросил. Захочешь – сам расскажешь.
Расскажу. Когда всё закончится. Обязательно расскажу.
- Скоро у нас с тобой будет много работы, Стах. Тинктуры и панацея на крови, особой. Будем её производить литрами, бочками. Тяжелая, но чистая работа. Во внутренностях копаться не придётся.
Рубин оборачивается ко мне. Он побледнел?
- Бочками?! Какого великана ты собираешься разрезать, чтобы крови… панацеи хватило на весь город?
Стах смотрит на меня очень странно. Ах да, он же не знает, что там, под Бойнями. И я не уверен, что хочу сейчас всё это пересказывать.
- Не бери в голову. Кровь я добуду сам. Мне для этого и требовалось найти генерала.
- Ты что, всех армейских хочешь перерезать на панацею? Впрочем, неважно. Они отбывают сегодня вечером, в десять.
Что?! Мне Бакалавр что-то такое говорил утром, я ещё пропустил его слова мимо ушей…
Шудхэр, надо идти. Где сейчас искать Блока, скачет по блокпостам, как блоха…
- Мне, наверное, и правда нужно поспать, хотя бы пару часов. Это дело очень важное, я даже не могу доверить его никому. Но если пойду сейчас — свалюсь. Разбудишь меня?
- Как прикажешь, о Мудрейший.
Стах поднимается, берёт с полки несколько книг. Я мельком просмотрел их, ещё когда первый раз к нему вломился. Это учебники, в основном. Хирургия. Анатомия. Фармакология.
- Ты ложись, располагайся. Я мешать не буду. Пойду учебники перечитаю. Хотя в изготовлении тинктур вся европейская наука мне не поможет...
- Отец тебя разве не учил?
Стах горько улыбается.
- Он трудное дело делал. Составы, тинктуры… Людей лечил. Резать тоже резал, конечно, но когда иначе совсем нельзя было. А трупы вскрывать надо. Кто-то же должен был этим заниматься. Не мне тебя учить. Отец… он для Уклада сам знаешь кем был. Вроде и право имел, а всё-таки дело такое... Ну, всех собак на меня и вешали. Ничего, я не против. Патанатомия – основа нашего дела. Наука.
Наука.
Я чувствую странную гордость в его словах. Отец занимался лечением, сбором трав, он общался с Укладом и вёл новые Линии. Он разглядел что-то в детях этого города, собрал их вокруг себя. И что же осталось Стаху? Бегать по поручениям. Мыть пробирки. Резать. В тайне, в полумраке, за задёрнутыми шторами.
Стах поворачивается ко мне. У меня, наверное, на лице всё написано.
- Это моя работа – мёртвых резать. Я это умею даже получше, чем ты. Во всем смыслах, Бурах. А вот сделать состав, какие умел Исидор, – для этого твоё чутьё нужно. И твои руки. Сам не рад, что приходится это говорить. Но это так.
- Стах, это не чутьё. Это тоже наука, такая же, как и прочие. И я могу тебя этому обучить. Что-то мы будем делать с тобой наощупь. Отец почти не оставил записей. И я сам еще многого не знаю. Правду надо искать в степных поверьях, приметах, обрядах. Путём проб и ошибок. Будем ставить эксперименты, проверять, искать рабочие составы. Но пройдём мы этот путь вместе. Это я могу тебе обещать.
Рубин не смотрит мне в глаза.
- Странно, что ты так сейчас заговорил. Отец ведь учил тебя. Вы ходили в степь, общались с Укладом. Он всюду брал тебя с собой. Ты умеешь слушать степь, находить твирь… Мне это не даётся.
Слышу ревность в голосе.
Я почти могу видеть картинку, которую Рубин нарисовал у себя в голове. Пока он мыл колбы, раскладывал органы по банкам со спиртом, кипятил бинты и марлевые тампоны, отец и сын ходили в степь. Постигать священные знания менху.
Ничего подобного не было. Я был ещё слишком мал. Пока отец общался с Укладом, я хохотал сидя на плечах у Оюна, пил тан из высоких бутылок, которым меня угощали степнячки, засовывал пальцы в ноздри быкам так, что они фыркали, менял булавки на смешные степные обереги у местных мальчишек, которые потом относил Ларе и менялся с ней на что-то ещё. В степи я больше глазел по сторонам, делал дудочки из травинок, дрых и расправлялся с походным обедом, добытым со дна отцовского удхара.
- Нет, отец не успел меня этому обучить. Он мне только рассказывал, а я пропускал мимо ушей. Я научился искать твирь уже здесь, вернувшись. Меня девочка одна обучила. Мишка.
Стах вздыхает.
- Я с детьми не умею.
- Не торопись. Появятся у тебя свои дети, тогда и научишься. Вот с Ларой детишек нарожаете, тогда...
- Всё, Бурах! Достал ты меня!
Ложись спать, пока я тебя отсюда не выставил!
Посмеиваюсь, но ложусь.
Поспать хотя бы пару часов. Хотя бы пару…
***
Спустя секунду после того, как голова коснулась подушки, я чувствую, что нахожусь уже в другом месте.
Открываю глаза. Рельсы. Воздух тяжелый. Во все стороны степь.
Я иду вперёд, спотыкаясь. Как будто и не прерывался этот сон. Как будто, это здесь я смежил глаза лишь на секунду, а не наоборот. Куда я иду? Что я должен здесь найти?
В горле пересохло. Ноги не слушаются. В глазах двоит. Что-то странное с руками: они как будто в высохшей земле, под ногтями грязь…
Подношу руки к лицу. Ноздри улавливают металлический, едва слышный запах. Руки в крови. Чья эта кровь?
Ты прольёшь много крови, Бурах. Реку крови. Родной крови. Любимой крови.
Не могу сосредоточиться. Закрываются глаза. Я падаю, падаю…
- Просыпайся, Медведь. Пора.
Голос Рубина. Откуда-то издалека. Не могу открыть глаза. Снова этот сон?
- Пришло время нам прощаться... Друг.
- Стах, куда ты? Что случилось?
- Пальцы не гнутся. Холод. Просто холод.
- Стах, ты слышишь меня?!
- Тебе нужно торопиться. У тебя мало времени. У неё мало времени.
- Стах, я не понимаю. Это сон? Пошевелиться не могу. Куда ты собрался?
Чувствую ледяное дыхание за спиной.
- Я уже почти ничего не чувствую. Это ничего, Медведь. Я совершил преступление, и отвечу за него. Очень скоро.
- Что ты сделал, дурак?!
- Нечто мясницкое. Совершил я, а обвинили, как водится, их. Многих перебили.
- Стах, что ты сделал? Отвечай! Чем ты мог досадить Укладу? Не иначе, могилу какую-то раскопал. Кого ж ты у них забрал, что они на тебя охотиться начали?
- Они приближаются, Бурах. Сжимают кольцо. Хотят на меня посмотреть. Возможно, они уже тут.
У меня всё внутри холодеет. Я знаю, как умеют смотреть в Укладе. Сам видел.
- Во что же ты влип? Кого ты там потрошил, а? Ясно же, что ничего подлого или корыстного ты совершить не мог. Лекарство пытался добыть? Панацею?
- Моя ветка называлась “Служитель”. Я накормил город плодами своего святотатства.