Он презирал слабоволие в себе и в других, а поведение майора в последние несколько месяцев вызывало нечто большее, чем обыкновенное презрение. Азов не просто потерял самообладание, чем вызвал гнев командира, но еще не смог скрыть, что нервишки у него пошаливают. Брезгливость, с которой он наблюдал, как пытали парня, непростительна. Его пассивность во время и после нападения на крепость отвратительна, а сейчас его присутствие здесь просто оскорбляет.
Сила. Только сила что-то значит, думал Кауров. Сила и дисциплина — вот что в цене. Если у мужика нет твердости, он не мужик. Его нельзя уважать. Он сломается, а стойкость важнее всего. Стойкость дает единственный шанс выжить.
Кауров усвоил это с пеленок. Он рос в трущобах Ленинграда. С каждым днем он все больше и больше понимал, что родители, братья, сестры, друзья — все смирились с рабской долей. Но Кауров поклялся вырваться из этого заколдованного круга. У него не было влиятельных покровителей среди бюрократии, он не мог рассчитывать на поступление в институт, не имел шансов получить работу, позволившую бы выбиться в люди. В восемнадцать его призвали в армию, и следующие два года стали для него сущим адом. Но выход ему подсказала интуиция. Если жизнь — постоянная борьба, то нужно сделать борьбу своей профессией. Армия обеспечивала едой, одеждой и кровом. Такую жизнь вряд ли можно назвать шикарной, но все же это лучше, чем то, к чему он привык. Разумеется, чем выше у тебя звание, тем лучше твоя жизнь. Кауров решил выслужиться, понравиться начальству, чтобы его выделили среди солдат, чтобы он смог подняться в чине до положения, когда сам сможет отдавать приказы и заживет не хуже тех, кому так завидовал. Он не сомневался в успехе. У него для этого есть все необходимые качества. Он сильнее и тверже всех других.
И вот он, тридцативосьмилетний прапорщик, сидит в десантном отсеке БТРа. Впереди — очередное сражение. За двадцать лет службы в армии он не продвинулся дальше прапорщика. И хоть он не раз демонстрировал свою силу и жестокость, чаще командовали все-таки им. Жил он не лучше обыкновенных призывников-новобранцев. Привилегии офицерского состава на него не распространялись.
Полковник… думал Кауров, поглядывая на Зейсана. — Даже не знаю, кого я ненавижу больше: майора за его безволие, или тебя за твою неблагодарность. Я стал тебе необходимым. Ты теперь шагу не ступишь без меня, твоего телохранителя. Какое бы грязное дело ты ни затеял, выполнять его ты пошлешь меня.
Но тебе, сукин сын, никогда и в голову не придет представлять меня на повышение.
Быть может, я слишком часто высовывался. Или стал для тебя незаменим. Этот парнишка, которого ты приказал пытать… Я лил кислоту прямо на то место, где у него сердце. Только я мог выполнить такой приказ. Только у меня хватило духу смотреть, как пузырится кожа на груди этого парня, и дышать испарениями кислоты с его тела. Но я все же продолжал выполнять твой приказ.
Я стоек, это факт. Но, признаюсь, и тот паренек оказался несгибаем. Он прошел через самые страшные муки. Быть может, он не знал того, чего хотел от него полковник, но я в этом сомневаюсь. Он словно хотел сказать своим взглядом: «Я сильнее вас. Сильнее и отважнее. Я не предам своих».
Хотелось бы знать, полковник, как бы повел себя под пыткой ты. Молил о пощаде? Отвечал на вопросы, выдавал секреты, предавал товарищей, чтобы спасти собственную шкуру? Был бы ты так же стоек, полковник? Ты без труда можешь заставить страдать других, тебе даже не приходится мараться самому — вместо тебя мараюсь я. Обычно ты даже не утруждаешь себя присутствовать при этом. Интересно, как бы ты вел себя на пороге смерти? Как бы ты запрыгал?
БТР, покачиваясь, мчался вперед. По выражению лица полковника Кауров догадался, что тому впервые придется понюхать порох. Не струсишь ли ты, ублюдок? Посмотрим…
6
— Мы почти на месте. Крепитесь, сэр, — сказал Рэмбо. Траутмэн не отвечал.
Перевалило за полдень. Ветер стих. Отряд быстро прошел по лесу, пересек поле, на котором Рэмбо играл в бузкаши, и вновь вошел в лес. Рэмбо вглядывался вперед, в надежде увидеть лагерь. Чем дальше они углублялись в лес, тем больше росла его тревога.
Что-то случилось.
Мы уже должны были увидеть палатки и людей из кишлака, подумал он.
И почти в тот же момент увидел и палатки, и снующих возле них людей.
Расслабься, иначе скоро превратишься в параноика!
Но когда они въехали в лагерь, Рэмбо вновь охватила тревога. Палаток осталось совсем мало. Люди поспешно собирали вещи и грузили на спины мулов. Женщины и дети носили посуду, циновки и прочий скарб. Мужчины проверяли оружие.
— Выясни, что происходит, Муса!
Рэмбо спрыгнул с лошади и понес Траутмэна в госпиталь.
У входа в пещеру появилась Мишель. Она заметила его и поспешила на помощь.
Муса, поговорив с бойцами, подошел к Рэмбо.
— Они боялись, что ты не вернуться назад. Думать, русские убить тебя.
— Расскажешь мне все потом. Сейчас нужно позаботиться о полковнике.
— Они говорить, что будут благодарить Аллаха. Подбежала Мишель и взяла Траутмэна за ноги. Муса шел рядом с ними.
— Они говорить, что рады видеть тебя живым. И рады, что ты вернуться со своим другом.
— Поблагодари их за меня. Скажи, я ценю их заботу. Скажи им все, что угодно, но сейчас мне нужно…
С помощью Мишель Рэмбо внес Траутмэна в сумрачную пещеру и опустил на кучу соломы.
Траутмэн был без сознания. Даже в полумраке пещеры Рэмбо хорошо видел его распухшее, все в кровоподтеках лицо.
— Плечо, — сказал Рэмбо, — он ранен в плечо.
— Думаешь, я не вижу? — сердито отозвалась Мишель и схватила сумку с инструментами.
Траутмэн застонал.
— Ты должен выслушать меня, — настаивал Муса.
— Не сейчас, — ответил Рэмбо.
— Сейчас! Все уходить! Им жаль, но они должны! Рэмбо в унынии покачал головой.
Да! — продолжал Муса, — пойми-же ты, наконец! Выслушай меня!
— Проклятье! Мишель, я должен поговорить с ними. Чем я могу тебе помочь?
— Помолиться за своего друга.
— Спаси его! Пожалуйста!
— Заткнись! И убирайся отсюда! Бога ради, не мешай мне!
— На все воля Аллаха.
7
Вожди сидели полукругом, по краям расположились бойцы. У всех были мрачные лица. Это напоминало ему тот совет старейшин, на который его пригласили, когда он впервые попал сюда. Рэмбо сел. На душе было тревожно.
— Еще раз объясни мне, в чем дело? — попросил он Мусу.
— Они уходить, — ответил Муса.
— Почему?
— Из-за тебя… Они тебе обещать покровительство.
— Я не понимаю…
— Они знать, что своим нападением на крепость ты раздразнил врага.
— А они сами? Их нападение на колонну БТРов не разозлило врага?
— Это война. А нападать на крепость — это сводить личные счеты.
— Афганская война.
— Да, самая безумная…
— Священная война. Они уходить сейчас. Такова воля Аллаха.
Слишком много нападений, — заговорил Халид, — и слишком уж они частые. Враг разозлен. Будет рыскать повсюду. Он не успокоится, пока не найдет наш лагерь.
— Это и есть покровительство, которое эти люди тебе обещали, — добавил Муса. — Не помогать тебе, а разрешить уйти спасать твой друг. Они знать, что после твоего нападения на крепость им придется отсюда уйти и искать новое пристанище, но они не мешать тебе.
Рэмбо виновато потупился. Он все понял. Он был так поглощен заботами о полковнике, что не подумал о том, чем жертвуют ради него эти люди. Скольким пришлось покинуть свои дома? Скольким еще предстоит лишиться крова? Да и зачем вообще столько страданий и жертв?