Рэмбо собрал всю силу воли, чтобы заставить голос звучать спокойно.
— Переведи ему, что я не хотел оскорбить его честь. Я уважаю его отвагу. Он великий воин. Но я не могу ему позволить убить пленника. Я не стал бы вмешиваться без веской причины. Пусть он выслушает…
Афганец, чей нож отнял Рэмбо, дрожал от ярости, и взгляд его стал бешеным.
— Скажи ему, что я приношу извинения. Вот каким ничтожным я чувствую себя перед ним.
Рэмбо прижал нож к своему плечу и медленно провел им, разрезая тело. Хлынула кровь.
Афганец выпрямился. Рэмбо подал ему нож рукояткой вперед.
— Я глубоко сожалею о том, что произошло. Но твоя честь не пострадала. Ты не зря вынимал нож. Он испил крови.
Афганец замер в нерешительности.
— Прости меня, и я стану твоим должником, — сказал Рэмбо.
Кровь капала с его руки. Воин заколебался, недовольно повел плечами и взял свой нож.
— Благодарю тебя, — сказал Рэмбо. Афганцы одобрительно зашептались. Рэмбо расслабил плечи.
Мосаад ворчливо сказал что-то, Муса перевел:
— Он сказал, что надо поступить иначе. Так, как учит Коран. — Устроить суд. Вынести приговор. Проявить справедливость и уж потом убить пленника. Рахим возразил:
— Нет. Коран требует суда только над мусульманами. Неверных наш закон не охраняет. Этот солдат — хуже неверного. Он атеист. И к тому же трус. Когда мы напали, он убежал в камни и спрятался. Он не заслужил чести быть судимым. Палач должен увести эту паршивую собаку долой с наших глаз и обезглавить!
Афганцы закивали. Худой палач вышел вперед со своим топором.
— Муса, скажи им «нет», — стараясь придать голосу убедительность и при этом не повысить тона, проговорил Рэмбо. — Скажи им, что они должны меня выслушать. Скажи им, что мне нужен этот человек. Я думаю, он может помочь мне спасти моего друга.
— Мы обсудим это на совете, — ответил Мосаад.
— Тогда заодно обсудите и еще кое-что, — сказал Рэмбо. — С тех самых пор, как я здесь появился, мне все время приходится оказывать кому-то услуги. Теперь пришло время оказать услугу мне. Вы обещали помочь мне найти друга. Вы все время говорите о чести. Я ловлю вас на слове. Выполните свое обещание. Если этот человек окажется в силах помочь мне, оставьте его в живых.
Афганцы, казалось, были шокированы этой речью.
— Плохо! — сказал Муса. — Тебе не надо было сомневаться в их слова. Теперь у них единственная выбор — убить тебя или выполнить просьбу.
Затаив дыхание, Рэмбо ждал решения.
Вперед вышел Мосаад.
— Ты заявляешь, что не смогу выполнить свое обещание?
— Будешь считать, я тебе о нем напоминаю.
— Знаешь ли ты, чем рискуешь, когда так говоришь?
— Знаю.
Мосаад бросил на Рэмбо изучающий взгляд.
— Должно быть, твой друг и впрямь для тебя много значит.
— Он для меня как отец.
Мосаад помолчал несколько секунд.
— Ты хранишь верность, как афганец. В тебе есть страсть и мужество. Мы отдадим тебе этого человека. Но если он тебе не поможет, — Мосаад взял у палача топор, — если он попытается нас предать, тогда его голову ты отрубишь сам.
6
Траутмэн поднял голову из кровавой лужи. Он зажмурился от слепящего света, который заливал его камеру, и взглянул в сторону маленького зарешеченного оконца на двери.
Послышались шаги.
Но не уверенная поступь полковника Зейсана и прапорщика Каурова, возвращающихся продолжить допрос и снова пытать его.
Нет, на этот раз шаги были шаркающие.
Множество ног. Кто-то упал. Удар дубинки по телу. Человеческий стон. Чья-то просьба. Новые удары дубинкой. Грубые команды охранников. Снова шарканье ног.
Помогая себе руками, Траумэн встал на колени и оперся о стенку. Он нашел силы подняться и, спотыкаясь, доковылял до окошка на двери.
Через прутья решетки Траутмэн увидел бредущих мимо камеры афганцев, подгоняемых охраной. Хотя все плыло у него перед глазами, он насчитал с десяток узников, и несмотря на полный беспорядок мыслей, у него хватило догадливости понять, что эти пленные в тюрьме уже давно. Их толкали не в сторону камер. Охрана гнала людей в том направлении, откуда всегда появлялся полковник Зейсан.
К той двери, в которую сюда привели самого Траутмэна. В сторону внутреннего двора.
Ноги Траутмэна отказались его держать. Он соскользнул вниз от окна, оставляя на металле кровавый след от разбитых губ.
У него возникло тошнотворное предчувствие.
Он сообразил, оседая на пол, что если бы советские собирались освободить пленных, то охрана обращалась бы с ними иначе. И сами пленники не молили бы о чем-то, не упрашивали солдат.