– Я не опасен, – закатывает глаза сыщик, заметив это колебание.
– Пожалуй, нет, – решает Салливан и расстегивает ему наручники. Молинари сразу сует руки в карманы.
– Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? – спрашивает он в пространство. В голосе его звучит обида, будто ему должны были все рассказать заранее, но опять утаили все самое интересное.
– Я даже не знаю, кто вы такой, – отвечает на эту обиженную интонацию Салли. – А знакомиться некогда. Сейчас мистер Суэйн приведет остальных, и поедем.
Иван уже перестал видеть происходящее в замедленной съемке. Труп на полу, бледный сумеречный свет из окна, старый вежливый гангстер, терпеливо ожидающий двух женщин, чтобы расстегнуть им наручники, – уже просто ингредиенты этого дня. По обыкновению, Штарк старается задержать в памяти все детали. Осмысливать их сейчас точно не время. Так что пока он лишь протирает очки носовым платком и старается не смотреть под ноги. И, когда кровь подбирается к носкам его туфель, Салли предупредительно отводит Ивана в сторону за локоть.
Женщины, приведенные Савиным, благодарно подставляют скованные руки Салливану. Избавившись от наручников, Софья бросается Ивану на шею. Он роняет очки и прижимает ее к себе так сильно, как только может. Значит, не бросила его. Значит, поняла…
– За молоком, да? – спрашивает Софья, поднимая на него лишь чуть влажные глаза. – Дурак. Любимый мой, Ванечка.
Иван зажмуривается. Он никогда не думал, что может быть настолько счастлив в полуметре от трупа с отстреленной головой.
– Кто поведет машину? – раздается трезвый голос Салливана. – Я бы и сам, но у меня раскалывается голова.
Никто не слышит черного юмора в его словах.
– Я поведу, – предлагает Молинари. – Не считая вас, Салливан, я тут один без пары.
Салли аккуратно собирает наручники, кладет в карман свой браунинг, отчего его пиджак нелепо перекашивается вправо, и они выходят во двор. Иван обнимает Софью за плечи, Савин с Лори просто идут рядом. Удивительно, думает Иван, что он променял Софью на эту маленькую пухлую женщину с милым вздернутым носиком, ямочками на щеках и, кажется, склонностью плакать по поводу и без. Вот и сейчас она утирает слезы.
Хотя какая из Софьи подруга гения?
Уже почти темно. Молинари выгоняет из гаража черный микроавтобус с серебристым щитом на борту. Салли садится рядом с водителем, Штарк с Софьей – в переднем ряду сидений.
– Только кто-то должен отогнать в Бостон машину моей матушки, – говорит Молинари, высовываясь из окна. – Суэйн, кроме вас, по-моему, некому.
Савин кивает, и они с Лори забираются в оставленный охранниками на дорожке «Олдсмобиль». Меньше чем через десять минут они уже у выезда на шоссе.
– Ну вот, теперь у нас есть часа три, – говорит Салливан, обращаясь к водителю. – Пора знакомиться.
– Том Молинари.
– Как вы здесь оказались, Том? Я спрашиваю не из любопытства. В старые времена я застрелил бы и вас, чтобы не рисковать, но сейчас предпочитаю объясниться.
– Расскажу маме, что вез Джимми Салливана и не тронул, – скажет, что я не мужчина, – косится на старика Молинари. – Фамилия Ангило вам о чем-нибудь говорит?
– Вы родственник Джерри? Он был гнусный паук. Но он давно умер. Что вы делали в доме у Федяева?
– Штарк может вам объяснить. Вы же знаете его?
– Только понаслышке. Кстати, мистер Штарк, как вас зовут?
– Иван.
– Иван, вы очень своевременно положили всех на пол, а потом догадались, что это я вошел. Вы знаете гораздо больше, чем я думал. Я пока не понимаю, хорошо это или плохо…
Салливан устало трет виски. Иван только сейчас осознает, что, с точки зрения Салливана, перебить их всех было бы самым разумным решением, и чудо, что они до сих пор живы.
– Мистер Салливан, а могу я спросить – почему вы не расстреляли нас, когда мы лежали на полу? Зачем вам столько свидетелей? – спрашивает он прямо.
– Я не собираюсь ни вести здесь бизнес, Иван, ни вообще задерживаться. Кроме того, я почти уверен, что никто из вас не донесет на меня, разве что Том, которого я совсем не знаю, захочет получить за меня награду в два миллиона долларов. Но на самом деле все это неважно. Когда-то меня научили, что лучше сразу стрелять, чем вести бесполезные разговоры. Но не объяснили, как понять, бесполезен разговор или нет. Мне восемьдесят два, и, кажется, теперь я научился в этом разбираться. Может быть, больше вообще не придется стрелять: у меня ни к кому не осталось претензий.