– Я позвоню в Гринвич, в полицию, скажу про Федяева, – завидев телефонную будку, Молинари идет выполнять гражданский долг.
– Это из-за Федяева мы снова встретились, – тихо говорит Софья Ивану. – А ты договариваешься с его убийцей.
Савин, руки в карманах засаленной куртки, откликается:
– Один мерзавец убил другого, что это меняет для нас?
– Федяев заплатил тебе сполна, Петя.
– Я работал не за деньги, ты это знаешь.
– А зачем вы работали, Савин? – спрашивает Иван.
– Я много раз говорил ей, Штарк, но она не желала слушать.
– Что ты говорил? Что хочешь доказать себе и всем, что ты не хуже Рембрандта?
Тут Лори заставляет Штарка открыть рот от удивления: она на равных вступает в русскую склоку.
– Нет, Соня, он говорил не это, ты ведь его слышала.
Акцент у нее есть, но, пожалуй, даже приятный. Выучила русский, чтобы общаться с любимым на более удобном для него языке!
Савин на этот раз обращается к Штарку.
– Раз ты допер, что в музее – копии, может, поймешь и то, что я сейчас скажу. Мне шестьдесят лет, и я уже лет двадцать знаю, что я не гениальный живописец, а ремесленник. Когда-то у меня были иллюзии, но… Зато в ремесле мне мало равных. Может, и вообще нет. Вот все эти двадцать два года я воссоздавал Рембрандта и Вермеера. Я взял химические пробы с подлинников, изучил состав красок, грунтовок. Я прочитал с десяток монографий – Грена, ван дер Ветеринга, Уайта и Керби, черт знает кого еще. И еще все старинные трактаты по технике живописи, которые смог найти. Я малевал свои картинки на продажу, а все, что зарабатывал, тратил на материалы, на эти старинные холсты. Представляешь себе, что такое найти никуда не годную картину нужного размера, для которой холст поставил тот же ткач, у которого покупал Рембрандт? Подумай, как бы ты это сделал. Может, лучше поймешь, почему Софья ушла от меня.
– Это я как-нибудь сама объясню, – зло бросает Софья. – Ты играл в свои игрушки, это не имело никакого отношения ни к живописи, ни вообще к жизни. Мертвечина! И ты мертвяк.
– Это дело его жизни, Соня, – вступается за Савина Лори. – Я считаю, он совершил подвиг. И теперь люди увидят эти картины, и никто не узнает, что Питер написал их. Он даже не может подписать свою работу и знал, что никогда не сможет. И все равно делал!
– Подвиг был бы – восстановить подлинники, – парирует Софья. – А это просто шулерство. Ты обычный жулик, Петя.
– Какой мне теперь смысл с тобой спорить? – пожимает плечами Савин. – В музее люди увидят то, что помнят, или то, о чем им долго лишь рассказывали. А сколько на самом деле этим полотнам лет, четыреста пятьдесят или пять, какая разница? Даже музейный реставратор не сумел отличить эти копии от оригиналов. Хотя у него наверняка была вся информация об этих холстах.
– Федяев подкупил его, – поправляет бывшего преподавателя Штарк. – Он любил играть наверняка.
– Это ничего не меняет, – качает головой копиист. – Ди Стефано не стал бы рисковать, если бы кто-то мог обнаружить подделку. Эти картины выдержат даже компьютерный анализ: я изучил форму мазков Рембрандта и Вермеера, я научился писать, как они. Немногие могут про себя это сказать, Штарк. Впрочем, ты вряд ли понимаешь, о чем я: ты довольно легко бросил живопись.
– Вы на многое открыли мне глаза на том пленэре, – без злости отвечает Штарк. – В том числе на мое нежелание соревноваться. Я не вижу смысла в писькомерках. Каждому в конечном счете достанется то, что ему лучше подходит. Каждый возьмет свое.
– Что тобой движет? Зачем ты приехал? – Савину, кажется, действительно интересно. Иван для него – непонятная зверушка.
– Я… не люблю, когда мне врут.
Он не знает, что еще сказать, – остальной разговор на эту тему у него к Софье. И вообще напрасно он ввязывается в выяснение отношений в этом треугольнике, вдруг превратившемся в квадрат. Выручает вернувшийся Молинари.
– Ну что, завтра на первой полосе «Бостон Херальд» читаем про возвращение картин, послезавтра – про отстреленную башку человека, который их вернул. Я ужасно устал, поеду к маме. Машина ей завтра понадобится. Автобус тут оставим?
– Пусть Салли с ним разбирается, – говорит Штарк. – Завтра в девять?
– Да. Самый важный день в моей жизни. Думаете, проведу ночь без сна, стану грызть ногти? Ни фига подобного. Буду посапывать, как младенец.
Махнув им на прощание, Том забирает у Савина ключ от «Олдсмобиля» и неспешно катит в свою Маленькую Италию.
После вторжения Молинари ругаться никому больше не хочется.
– Поедем ко мне? – предлагает Иван Софье.
– Счастливо, голубки. Мы с Лори завтра не придем. Если я еще раз увижу эти четыре картины, меня стошнит. Теперь все закончилось, пора на покой. Попробуем Лигурийскую Ривьеру. У Лори талант к языкам, выучит итальянский за нас двоих.