— В некотором роде — да, но только не думайте, что они мои соперники. Учатся у них двое: первого, парня по имени ван Флит, я выставил за то, что он попросту не умел писать; второй, по имени Дау, — тринадцатилетний мальчишка, которого отец решил убрать со своей стекольной фабрики, пока тот не изувечил себя или не поджег все заведение. Вот и все их ученики, но, насколько мне известно, других они не хотят. Они работают как одержимые и грызут себя за каждую минуту, проведенную не у мольберта… Но чем, однако, могу я служить вашей милости? Я целиком к вашим услугам, хотя и потратил так много времени на то, чтобы заверить вас в этом.
Посетитель объяснил, что хочет купить что-нибудь в подарок — серию гравюр, несколько красиво обрамленных рисунков, только не полотен, потому что к принцу неудобно входить, волоча за собой картину — будешь выглядеть слишком глупо.
— Прекрасно вас понимаю, — сказал господин ван Сваненбюрх, вставая и направляясь к кипам рисунков, сложенных вдоль стены. — Тащить с собой картину действительно смешно, хотя, если бы так считали все, участь художников была бы воистину незавидной.
Хрустнув суставами, мастер опустился на колени и начал пересматривать одну кипу за другой, но даже то немногое, что он наконец отобрал, он отложил в сторону, словно не собираясь показывать это гостю.
— Право, ваша милость, у меня вряд ли найдется что-нибудь для вас интересное, — сказал он, поднимаясь и отряхивая с колен несуществующую пыль. — Но если вы извините меня за назойливое возвращение к прежней теме, я могу показать вам кое-что стоящее, хотя и несколько мрачное. Это шесть гравюр, изображающих нищих, работа того самого Рембрандта ван Рейна, о котором я вам рассказывал.
— Они в манере Калло?
— Нет. В сравнении с ними гравюры Калло — всего-навсего ярмарочные сценки. Эти же — сама нищета: в них нет ничего нарочито живописного. — Ван Сваненбюрх подошел к секретеру, выдвинул ящик и вытащил оттуда связку кистей и большой комок ляпис-лазури. — Как видите, я храню здесь свои сокровища, а папка эта, на мой провинциальный взгляд, тоже представляет собой нечто вроде сокровища. Но пройдемте поближе к свету — тут плохо видно.
Они встали у стола, озаренного шестисвечным канделябром, и раскрыли папку. Едва взглянув на первую гравюру, его милость Хейгенс понял, что она так же естественна и стихийна, как скалы, земля или корни деревьев, и у него невольно вырвался забавный одобрительный звук — нечто вроде журчанья, возникавшего где-то глубоко в горле всякий раз, когда слова были не в силах выразить восторг. Госпожа Сусанна Хейгенс постоянно подтрунивала над этой привычкой мужа, уверяя, что подобный звук напоминает ей воркование спаривающихся голубков. Рисунок был скупой, осязаемый, красноречивый и отличался удивительным мастерством исполнения: Хейгенс никогда еще не видел таких выразительных линий, таких прозрачных теней, таких бархатистых черных пятен. Его милость, разумеется, сознавал, что гравюры, которые он смотрит, не годятся для подарка — государям нельзя напоминать, что у них в стране существует столь безысходная нищета; тем не менее он продолжал смотреть, не зная, что волнует его сильнее — раны, наносимые его душе сюжетом, или наслаждение, доставляемое его глазам мастерством автора.
— Они вам нравятся, ваша милость?
— Да разве они могут не нравиться?
— Я тоже так считаю. И все-таки этот художник как бы не существует для Гааги и Амстердама.
Все еще потрясенный волшебной силой гравюр, Хейгенс наспех обдумал положение. Можно, разумеется, прибегнуть к обману путем умолчания — щедро заплатить за папку и оставить ее себе, ни слова не сказав о том, что преподнести ее принцу просто немыслимо. Деньги, вероятно, будут приняты с радостью: художник, который так правдиво рисует нищету и работает в неотапливаемом сарае, не с чужих слов знает, что такое нужда. Нет, не годится — хозяин был с ним так искренен, что подобная уловка будет просто недостойной. Хейгенс откашлялся, собрался с духом и объяснил, что гравюры эти не подходят для принца, но сам он с радостью купит их для своей коллекции, которая — он имеет смелость это утверждать — не менее почетное место для выставки новичка, чем любой другой салон в Гааге.
— Но если вам в самом деле хочется купить серию гравюр, почему бы вашей милости не зайти к ним в мастерскую и не приобрести эти гравюры прямо на месте? Те, что вы смотрели, не продаются — Рембрандт подарил их мне. А в мастерской вы к тому же подберете и что-нибудь подходящее для подарка.
Оба одновременно взглянули на остальные рисунки, извлеченные художником из кипы и еще не показанные Хейгенсу, но ни гость, ни хозяин не проронили ни слова, и в этом обоюдном молчании было что-то заговорщическое.