Однако выпадали дни, когда он, играя с ребятами или бегая по улицам, забывал о непонятных для него вещах и своих вечных страхах. Ребята носились по набережным, карабкались вниз по причальным стенкам, прыгали на баржи и бревенчатые плоты и криками приветствовали команды проплывавших мимо судов и суденышек. Иной раз детей встречали добродушно и приглашали покататься по каналу. Высадившись за пределами города, мальчики, играя, бегом возвращались по набережным домой. В такие дни маленький Титус засыпал спокойным и глубоким сном, и за ночь силы его восстанавливались.
XIX
Летом Титус сдружился с мальчиком по имени Ерун. Это был высокий и сильный паренек, и уж рядом с ним Титус чувствовал себя в полной безопасности. Порой Титусу очень хотелось, чтобы Ерун ходил в ту же школу, что и он, но, к сожалению, это было невозможно. Ерун посещал школу на Хаутграхт; он часто пропускал уроки, но это никого не волновало. Особенно привлекала Титуса к этому старшему мальчику широкая осведомленность Еруна о всяких непонятных вещах, которую тот не раз обнаруживал. Естественно, что Титус искал его общества.
Отец Еруна был сукновал, и заработки его колебались в зависимости от сезона. Титус, который был в глазах Еруна богачом, редко приходил к нему в гости. Но однажды, когда он зашел, Ерун познакомил его со своими, сказав, что это сын Рембрандта. Мать Еруна, толстуха с красными, как огонь, обнаженными руками, по-видимому, никогда даже не слышала имени Рембрандта и только на миг повернула голову в сторону мальчиков, оторвавшись от стирки. Когда Титус второй раз пришел к ним, она с грубоватой щедростью угостила мальчика бутербродом с патокой. Титус заглянул через люк в подпол, где стояла клетка с кроликами, забрался и на чердак, где валялась всякая рухлядь — обноски и поломанные инструменты. Там в дождливые дни, когда нельзя было гулять, дети играли.
В доме сукновала всегда стоял какой-то кислый, душный запах, настолько противный Титусу, что он едва мог скрыть свое отвращение. Он радовался, что сукновал редко бывал дома. Единственный раз, когда Титус застал его, мастер пьяный сидел за столом и что-то по-детски беспомощно бормотал. Его большие водянисто-голубые глаза пристально разглядывали Титуса, и вдруг в них мелькнул злобный огонек. Титусу на одну минуту почему-то стало стыдно, что он так хорошо одет и ухожен, а на Еруне простой камзол и штаны из серой шерсти и грубые синие чулки. Безразличный ко всему и голодный, Ерун уселся за шаткий стол рядом с пьяным отцом.
Ерун познакомил Титуса со своими друзьями. По большей части это были мальчики по пятнадцать-шестнадцать лет, старше Еруна, одни праздно шатались по улицам, другие служили где-то на побегушках. Эти неотесанные грубые парни, будущие тунеядцы и плуты, разговаривали особым языком, который Титус быстро перенял, но говорить на нем отваживался лишь в их компании. Соскучившись со школьными товарищами, он отправлялся к этим взрослым парням. Его влекли к ним одновременно и страх и любопытство; так уж он был создан, что тянулся ко всем, кто был старше его. Подростки относились к нему покровительственно; за это он обязан был приносить нм время от времени несколько медных грошей, которые, разумеется, они тратили на лакомства. Какая-то загадочность сквозила в поведении этих подростков; в чем она заключалась, Титус не мог бы объяснить, но именно она неотступно влекла его. Такое же любопытство снедало его, когда Ерун болтал с друзьями о девочках. Правда, в разговорах старших ребят Титус почти ничего не понимал, но одно было ему ясно: речь здесь шла о тайне, все той же тайне, какая скрывалась в разговорах о женщинах, бродивших по ночам в темных переулках, об отцах и матерях, спавших в одной кровати.
Титус был еще очень мал для таких разговоров, хотя ему ужасно хотелось хоть что-нибудь из них понять. Он уже не краснел, если при нем произносили некоторые слова; а когда в рассказах мальчиков эти слова повторялись, он, навострив уши, тщетно пытался уловить смысл сказанного. Оставшись наедине с Еруном, Титус робко расспрашивал товарища, о чем говорили мальчики. Но Ерун болтливостью не отличался. «Ну их, девчонок», — говорил он обычно, сопровождая свои слова неприличными жестами, и Титусу приходилось довольствоваться таким ответом. Это только разжигало его желание все узнать.
Иной раз Титус, лежа вечером в постели, — в последнее время Хендрикье редко отводила его наверх и сидела возле него, пока он не засыпал, — долго раздумывал о том, что отец и мать ничего не знают об его дружбе с этими мальчиками. Он чувствовал, что родители запретили бы ему водиться с ними; ведь именно потому, что эти встречи были гораздо увлекательнее и необычнее, чем все другое, он о них умолчал. Дурная компания… Титус знал, что поступает нехорошо. Из-за этой дружбы на душе у него как-то тревожно и тяжело, он плохо спит, мысли в голове путаются. Но расстаться с мальчиками сейчас, так и не узнав их тайны, ему никак нельзя, думает Титус, хотя кое о чем он уже начинает догадываться.