Воспоминания о событиях прошедшего вечера: заседание, Кретцер… унижение… ненависть к Рембрандту… — все это постепенно отходило все дальше и дальше. Он весь был поглощен своей картиной и мысленно уже видел, как она висит на выставке и вызывает всеобщий восторг, слышал лестные отзывы. Лежа на подушках, с просветлевшим и умиротворенным лицом, Варфоломей ван дер Гельст спал сладко, как ребенок, которому снятся новые игрушки.
XXII
В последующие месяцы ван дер Гельст, увлеченный всепокоряющей силой творчества, совершенно позабыл о своих угрозах Рембрандту; другие художники также не предпринимали никаких шагов, и тем не менее клевета о Рембрандте расползалась все шире.
Не то чтобы против него составлялись какие-нибудь заговоры или противники действовали по заранее намеченному плану; трудно было даже указать источник, где зарождались наветы. Скрытая враждебность, питаемая завистью, в течение многих лет таилась в сердцах, точно незримый заговор. Но вот положение резко переменилось. Где-то вспыхнул и стал чадить фитиль. Стоило сойтись двум художникам, как они немедленно заговаривали о Рембрандте. Впрочем, пока еще все это не выходило наружу. Сам Рембрандт меньше, чем кто-либо другой, замечал перемену в отношении к нему окружающих. Он по-прежнему принимал все на веру и был убежден в благожелательности своих собратьев по кисти: уж если ему дают спокойно работать, так к чему подозревать дурное? Казалось, он готов был поверить даже самому черту.
Его жизнь — это работа и семья: Хендрикье, Титус и Корнелия, ученики. Ему есть что делать, о чем думать и что обсуждать. А времени в обрез. Так неужели еще ходить по городу и спрашивать у людей, что они о нем думают?
Клевета вокруг него ширилась и росла.
Пока он ее еще не чувствовал — пожалуй, на свою беду. Все, казалось, благоприятствовало ему. Его офорты покупались нарасхват. После того как он раскрыл предательство братьев Данкертсов, продажу его офортов взяли на себя Кретцер и Клеменс де Йонге. Из Италии пришло восторженное письмо от маркиза Руффо. От иностранцев поступали заказы на портреты. По вечерам у Рембрандта часто собирался небольшой круг преданных ему друзей; некоторые из них очень нуждались, и он по мере сил помогал им. Не раз вспоминал он тяжелые зимние месяцы, смерть Сегерса, погибшего от голода. Бедность и старость казались Рембрандту самыми ужасными несчастьями, какие могут выпасть на долю человека. У него даже появились признаки скупости; он стал подумывать о необходимости откладывать кое-что про черный день. Рембрандт считал, что надо быть либо расточительным, либо скупым, — середины он не признавал. Середина — это равнение на мещанскую добродетель: дескать, по одежке протягивай ножки. А ему ничто так не претило, как глупость людей, откладывающих в кубышку деньги, предназначенные для повседневных нужд; эту бессмыслицу самодуры-купцы называют бережливостью, а в итоге в лучшие свои годы они лишают себя стольких радостей жизни.
Рембрандт всегда отличался беззаботностью. Успехи прошедшего года вскружили ему голову, и он снова без оглядки сорил деньгами. Не проходило месяца, чтобы в степах его дома не появлялись торговцы картинами или заказчики, приносившие ему тяжелые мешочки серебра и золота. И вот забыты горе и нужда, долгое время угрожавшие ему и его семье; прежние раны затянулись, оставив маленькие рубцы и лишь изредка напоминая о пережитых страданиях. И то на минуту — не больше. Отныне можно жить без забот, посвятив себя самому драгоценному на свете: работе. Фортуна снизошла к нему и одарила своей милостью. Поэтому Рембрандта нисколько не смутило, когда однажды, попросив у Хендрикье несколько сот гульденов, он услышал в ответ, что у них почти совсем нет денег. Хендрикье чуть не плакала. В ее характере все сильнее сказывалась крестьянская бережливость. Она лишь с большим трудом заставляла себя мириться с расточительностью любимого человека, граничившей с легкомыслием. А теперь у нее дочь. Хендрикье беспокоит будущее маленькой Корнелии: ведь Корнелия внебрачный ребенок. Хотя Рембрандт ее безгранично любит, но у него есть еще сын от Саскии. Надо же, наконец, подумать о будущем…
Рембрандт рассмеялся. Не знает она разве, что сейчас дела у него идут великолепно? Клеменс должен ему за проданные работы, а Кретцер вскоре получит новые папки с рисунками. Затем имеются еще портреты, которые до сих пор не оплачены.