Но Хендрикье укоризненно смотрит на него.
— Ты ошибаешься, Рембрандт. Кретцер уплатил тебе вперед за обещанные оттиски, а Клеменс расплатился с тобой еще месяц назад…
В первую минуту Рембрандт был озадачен. Но затем лицо его озарилось редко покидавшей его теперь улыбкой, вновь обретенной им улыбкой юных лет. Пренебрежительно скривив губы, он заявил, что имеются еще неоплаченные портреты, а ведь это тысячи гульденов…
В доме решительно ничего не было. В том году это случалось частенько. Деньги, в последние месяцы буквально сыпавшиеся дождем, убегали сквозь пальцы, словно вода, таяли, как весенний снег в долине. Впоследствии всем было ясно, что, пожалуй, кое на чем можно было немножко экономить и не тратить денег так необдуманно. Не надо было без разбору покупать решительно все, что привлекало взор. К счастью, у Рембрандта имелись еще друзья, богатые и доброжелательные. К счастью, у него сохранилась еще работоспособность и у него еще были ученики, вносившие ему часть своего заработка, помимо уплаты за стол и одежду. В сущности, беззаботная жизнь была для художника более пагубна, чем существование, полное трудностей и забот. Появилось тщеславие, пренебрежение к своему таланту. Зато теперь он заставит себя работать; он напряжет все свои силы и создаст нечто непревзойденное!.. Бог даст, он проживет еще много лет. Он украдкой взглянул в зеркало. Нет, издали морщины совсем не заметны. Рука налита силой, мускулы работают безотказно. Сердце бьется ровно и спокойно. В любви он не уступит молодому… Хендрикье… Рембрандт улыбался и улыбался… Он — отец годовалого ребенка, молодой, подчас легкомысленный отец, забывающий о том, что виски серебрятся сединой, что соперники готовы столкнуть его с вершины благоденствия… Нет, все складывалось для него как будто счастливо. Жизнь огромна и полна обещаний. Она непременно принесет ему завершение еще многих и многих замыслов. Все будет хорошо. А деньги! Деньги — это не самое важное в жизни. Правда, все еще приходится выплачивать стоимость дома; как долго все это тянется — годы, многие годы! Дом купили, когда еще Саския была с ним — в далекие, нереально светлые дни почти неправдоподобного счастья…
Да, деньги необходимо добыть! Рембрандт отправился к Сиксу, который еще совсем недавно возвращал ему одну долговую расписку за другой, и сделал у него новый заем на кабальных условиях. Затем мастер пошел к Беккеру, с которым тоже почти полностью уже рассчитался, и вновь занял деньги на таких же кабальных условиях. Все будет хорошо. Он написал для Беккера прекрасную картину — часового в золотых латах при сумеречном освещении; а Сиксу он послал большой портрет, написанный по эскизу. Сделал он это из благодарности и расположения к ним и, кроме того, хотел подчеркнуть, что он не забывает добра. Порой и в его поступках неожиданно проглядывал крестьянский сын.
И вот опять в его шкафу лежат несколько тысяч. Прежде всего надо позаботиться об очередном взносе за дом, все еще не перешедший целиком в его собственность. Рембрандт очень хорошо все обдумал и однажды в дождливый послеобеденный час, вооружившись бумагой и пером, тщательно распределил, на что пойдут взятые в долг деньги… Он был очень доволен собой. Расцеловал Хендрикье, как пылкий любовник, и с полчаса возился и дурачился с Титусом. В течение целого лета радужное настроение не покидало его. Он все видел в розовом свете. Жизнерадостность мастера передалась ученикам. Все были веселы, смеялись, шутили, целый день в доме раздавались пение и веселое посвистывание. Это был светлый год в рембрандтовском доме. Филипс извлек из сундука свою великолепную лютню и пел старинные песни Халевейна, полные грубой силы и печали, и песню «Забрезжил на востоке свет», шумные шуточные песенки Харбалорифа и «Красотка из Кельна». Нередко по вечерам все вместе отправлялись гулять и на обратном пути, прежде чем войти в городские ворота, заходили передохнуть и поразвлечься в какой-нибудь загородный трактир или кабачок на окраине.
Теперь, когда в семье не могли уделять Титусу столько внимания, как прежде, о нем, казалось, заботилась сама природа. Он сильно вытянулся, загорел, стал высоким, стройным, складным подростком. В своем бархатном берете он походил на придворного пажа. Взрослые девочки заглядывались на него, хотя ему едва исполнилось двенадцать. Он разительно отличался от своих сверстников — куда более грубых, коренастых и ребячливых. И все же долгое время Титус в присутствии посторонних чувствовал себя скованно: проходили часы, прежде чем ему удавалось побороть свое смущение. Его представления о жизни мало чем отличались от представлений других детей. Правда, и он засматривался на девочек, настойчиво искавших его взгляда; однако он еще не замечал чуда, происходившего с ними: не видел, как наливается юная грудь, как по-женски круто раздаются маленькие бедра и округляются хрупкие детские руки.