Но вот буря тяжких переживаний улеглась, и он снова обрел душевное равновесие. Он знает, что этому кризису предшествовали два года страстной, напряженной работы. Он создавал картину за картиной. Каждый день после обеда без умолку трещали доски дубового печатного станка; равномерно, быстро, без задержек совершалось рождение новой гравюры; от медной доски отскакивали оттиск за оттиском. За короткое время он создал больше произведений, чем несколько живописцев-современников, вместе взятых. И от своих учеников он настойчиво требовал упорного труда. Маас стал подлинным мастером. Скоро и Майр встанет на ноги.
Можно ли удивляться, что после такого безумного напряжения, огромного труда и многочисленных забот в его душе наступил перелом. Он уже не так часто вспоминает Саскию. Он жаждет одного — покоя, глубокого, холодного, целительного покоя; но только на время, чтобы потом с новыми силами взяться за работу. Это диктует ему честолюбие, такое же неистовое и требовательное, как и прежде.
Покой, тишина, возможность сосредоточиться. Первый раз в жизни чувствует он в этом потребность… Он задумывается и снова рассматривает себя в зеркало.
Ему исполнилось сорок четыре года. Он стискивает зубы. Неужели жизнь его отныне пойдет под гору? Нет, он этого не хочет! Он должен снова подняться к вершинам искусства!
Но кто же подарит ему покой и мир, кто облегчит ему путь к повой жизни, которой он так сильно жаждет?
IV
Как-то среди ночи Хендрикье услышала шум в прихожей.
Она садится в постели и прислушивается.
Тяжелые, шаркающие шаги; глухое бормотанье…
Она узнает — это голос Рембрандта.
Откидывает одеяло и зажигает свечу. Испуг сковывает ее движения. Почему Рембрандт вдруг бродит по дому среди ночи? Уж не заболел ли? Все ли благополучно? Сейчас она встанет и поглядит, что случилось. Тревога и решимость подгоняют Хендрикье. Она быстро сбегает вниз по лестнице.
И в прихожей она увидела его. Держа подсвечник в вытянутой вверх дрожащей руке, он водит им вдоль степ, на которых развешаны его картины. Он словно что-то ищет. Глаза его лихорадочно блестят. Сало свечи капает на его пальцы и одежду.
Хендрикье прикладывает руку к сильно бьющемуся сердцу.
Вдруг она вскрикивает сдавленным голосом: Рембрандт уронил подсвечник и, испустив какой-то странный возглас, упал на колени. Хендрикье поспешно ставит свечу, сбегает со ступенек и бросается к Рембрандту. Он лежит, сжав кулаки и упершись головой в стенной ковер; скрюченное тело его сотрясается от беззвучных рыданий.
Хендрикье не узнает себя. От ее робости не осталось и следа; она опускается на колени рядом с Рембрандтом, склоняется над ним и окликает его по имени. Участие, любовь, тревога теплой волной наполняют ее душу. Она протягивает к нему руки, нежно и сильно обхватывает его за виски и прижимает к себе. И вот впервые, впервые в жизни гладит она эту темную мужскую голову, тянется нецелованными губами к спутанным седеющим непокорным прядям волос. Он страдает, страдает… Как помочь ему?
— Это ты… Хендрикье?
Услышав свое имя, она пугается. Он часто называл ее по имени, но так, как сейчас, он никогда не произносил его. В голосе Рембрандта неуверенность, удивление и радость. Она не в силах ответить. Она лишь обвивает руками его шею. Странное, неизведанное чувство восторга охватывает ее, когда этот одинокий и непонятный ей человек, прильнув к ее груди, дает волю слезам; лаская ее, он растерянно, но с бесконечной нежностью повторяет ее имя. Она чувствует, как его слезы капают на ее обнаженную шею; различает в полумраке широкое, смуглое лицо; в безмерном удивлении и робкой радости он поднимает голову, и она целует эти морщины, прорезанные горем; оба счастливы в своей муке, счастливы, хотя в глазах у них стоят слезы. Теперь она принадлежит ему, он держит ее в своих объятиях; она стала неотъемлемой частью его молчаливого, мрачного существования; это первое объятие навсегда разрушает стену страха и отчужденности между ними.
На теплой широкой постели снова раздается страстный шепот Рембрандта:
— Хендрикье… жена моя, моя Хендрикье…
Она улыбается. Она не видит его, но знает, что он заметил ее улыбку. Эту первую боль испытала она ради него и готова была бы испытать любую боль; его благодарность, его радость сторицей вознаградили ее за мгновение страха. Как он мужественен и щедр в своей нежности! Он говорит ей такие слова, которые отныне и навеки свяжут ее с ним; подарив ему счастье, она чувствует, как оно, удесятеренное, возвращается к ней.