Уж скоро полдень. Растаяли морозные узоры на окнах; вдоль рам стекают тоненькие струйки воды. Распевает в кухне Хендрикье. Вбегает Титус и бросается к отцу на шею.
С чувством светлого, радостного подъема идет Рембрандт в кухню. Ученики дожидаются завтрака. Кивком головы он приветствует их, его смуглое лицо смеется, лучась множеством морщинок. Он читает молитву и преломляет хлеб. Его взволнованность выдают и голос и руки.
О, какое упоительное счастье — исцеление!
VI
Для маленького Титуса мир раскрывается все шире и полисе. Несколько раз ему удавалось вырваться за пределы родительского дома; держа за руку Рембрандта или Хендрикье, бродил он по соседним кварталам, любовался островками домов вдоль темноводных каналов; побывал он и на Центральной площади, ему даже разрешили посетить с учениками отца Парк-лабиринт, и чудеса его привели Титуса в восторг; иногда он отваживался один, без провожатых, заглянуть в еврейский квартал, но не заходил далеко, боясь не найти дорогу обратно.
Когда кончится жаркое веселое лето, он поступит в школу, от Бреестраат до нее два-три квартала. Он уже много раз видел здание этой школы, его высокие, почти совсем глухие стены. Лишь в одном узеньком окошке висит белый листок; черные и красные буквы выписаны на нем затейливой вязью. Титусу известно, что это изречения из библии, потому что отец всякий раз, как они проходили мимо школы, читал ему то, что написано там на пожелтевшей бумаге.
Как часто мальчик, вздыхая, мысленно спрашивал себя, сможет ли он когда-нибудь выводить такие же красивые затейливые буквы. Кроме того, ему придется еще многому научиться в школе: читать книги, как отец, и считать, как мать… Искусство счета было для него, говоря правду, непостижимо: он никак не мог понять, как это получается. С помощью каких-то странных маленьких закорючек можно, оказывается, считать и считать до бесконечности…
Временами темное, угрюмое здание школы внушало Титусу страх, и его сердечко сильно билось от боязливого предчувствия. Но страх перед надвигавшимся на него неизвестным скоро уступал место предчувствию чего-то светлого и радостного.
Всю весну он вместе с отцом пробыл в деревне у бабушки. Вспоминая об этом, Титус закрывает глаза и снова попадает в чудеснейший мир. Он видит перед собой удивительную маленькую женщину. Ее щеки — точно мягкие сморщенные яблочки, а из-под круглого черного чепца выбиваются завитушки жидких седых волос. Бабушка бережно берет его за руки и, улыбаясь, говорит что-то так же непонятно, как те крестьяне-огородники, которые проезжали в лодках по каналу, громко расхваливая привезенные на продажу овощи. Бабушка показалась Титусу очень забавной, главным образом потому, что он увидел ее первый раз в жизни и узнал, что она мать его мамы Хендрикье. Мир полон самых непостижимых вещей, и жизнь чудесна.
Всю зиму отец твердил ему: если будешь хорошо вести себя, поедем весной к бабушке в Ватерланд.
И он хорошо вел себя, каждый в доме мог это подтвердить. Наконец, настала весна; Титусу казалось, что прошло много времени — целая вечность, а отец почему-то даже не вспоминал о своем обещании. Мальчик не понимал, что же случилось; правда, ом заметил, что в последнее время отец как-то очень ласков с Хендрикье, все беспокоится о ней. Может быть, она захворала, хотя еще не было случая, чтобы Хендрикье слегла в постель, да и румянец у нее во всю щеку и глаза счастливые. Но вот однажды она, наконец, сказала Рембрандту:
— Ну, собирайся в дорогу. Они там еще не знают о нашей радости; раньше осени это не случится.
И она светло улыбнулась Рембрандту, а он поцеловал ее в лоб. Потом он долго и неподвижно стоял у окна, будто разглядывал чаек, которые описывали серебристые круги над шлюзом святого Антония. На самом же деле он «думал», как это всегда делают взрослые, если долго молчат, уставившись куда-то взглядом. А потом Титус еще видел, как Рембрандт открыл их фамильную библию, где на одном из первых пустых серых листков записано много имен. Титус заметил, что отец смотрит на нижние, самые короткие строчки: это имена трех детей, с которыми Титус мог бы теперь играть, если бы они не умерли; и, наблюдая за отцом, который уставился на эти имена, мальчик снова решил, что он «думает».
После обеда они все же тронулись в путь. Самый молодой из учеников Рембрандта отнес дорожный саквояж к трешкоуту. В каюте было душно, поэтому отец разрешил Титусу постоять рядом с ним и со шкипером возле руля. Оттуда они рассматривали высокие башни, украшавшие берега, — отец знал их все наперечет. Прямые полоски канав, наполненных блестящей, стального цвета водой, прорезали изумрудную зелень лугов, а над ними вплоть до горизонта летели тени от легких облаков; самый же горизонт то заволакивался темной дымкой, то снова влажно сверкал на солнце.