– Два года говоришь… – он вперил руки в бока, несколько раз глубоко вздохнул, с трудом представляя, как катается в масле, и зачем ему вообще в нем кататься. Но он во всех красках представил, сколько можно выручить с продажи излишек, как будут ему благодарны соседи, и почти не задумываясь, согласился, – Хорошо, скажи мужикам, что все сделаю, только пусть они для меня там оброк уже готовят. Может хоть так получится на волю вырваться.
Влад частенько говорил всем о своих мечтах когда-нибудь выкупить себя у барина, вырваться на свободу и переехать в какой-нибудь город покрупнее. Правда, эти мечты пока дальше слов не заходили.
– Я знал, что ты поймешь меня, дружище, – усмехнувшись, поднял бровь Влад, – ладно, пошел я. Жене привет передавай.
После этих слов он легкой походкой зашагал вниз по склону к своему дому.
Барин должен был приехать через пару недель, и за это время Богдан хотел подготовиться к предстоящему спору. Он точно не знал, какие аргументы пригодятся, и хватит ли вообще существующих, поэтому нужно было придумать новые. Уже настроившись на то, что будет кататься в масле, Богдан валялся на стоге сена, собирая клещей и придумывая, чем бы убедить барина. Да, можно было сказать, что попросту нет ничего. Засуха, дождей не было. Но это всегда можно проверить. Надо было предъявить что-то серьезное, невыполнение своих обязанностей, например. Хотя от разбойников защищает вроде, право первой ночи выкупить дает, а чего еще надо? Хотя вроде ходили слухи, что князь приверженцем этой новой веры стал. Хм, предъявить ему, что он теперь как чужой, и вообще даже не свой. Мысли у него другие теперь и душа. А чужим и верность меньше, а значит ни о каком втором оброке и речи быть не может. Да, хорошо звучит! Да и мужиков даже не придется подговаривать, они все, также терпеть не могут этих новых богов, зачем они вообще нужны? Старых мало что ли?
После этих мыслей, Богдан довольно закусил соломинку и зажмурился, подставляя солнцу свое лицо.
– Башку твою пустую, может, срубить? – князь восседал на коне и презрительно глядел из-под густых черных бровей сверху вниз на мужиков и на Богдана в том числе.
Князь был высок, на лице его была густая, но аккуратно подстриженная борода, а лицо будто навечно застыло в надменном дворянском выражении.
– Руку вон вернее себе сруби, – Богдан ткнул пальцем в блестящую сталью руку князя, – правда, слухи ходили, что ты наших богов предал, князь. Что за лихо тебя надоумило эту штуку богомерзкую к себе приделать?
Из-под яркого богатого кафтана виднелась рука князя, и где-то в области чуть выше кисти плоть пропадала, и ее место занимал бездушный металл. И все бы было ничего, местные спокойно отнеслись бы к обычному протезу, даже серебряному или золотому. Но этот металлический протез двигался, как настоящая ладонь, даже пальцы были совсем как живые, ловко обхватывая луку, когда князь опирался на переднюю часть седла. Оттого возникало странное ощущение неприязни, и к руке, и к ее владельцу. Так что повод не платить, как оказывается, был совсем не надуманный.
Богдан хромая повернулся, обращаясь к народу. За эти две недели палец на ноге разболелся и опух. А до лекаря идти было далеко и лень. Да и долг заставлял лежать на стоге сена и думать о предстоящей полемике.
– Мужики, разве это дело, платить такому барину? Сначала длань, потом вся рука, а потом и голову себе поменяет. И не наш это уже князь будет, а просто какой-то богомерзкий голем, – народ одобрительно загудел, одобряя слова Богдана, – пусть себе руку обратно приделает родную, тогда и видно будет с оброком.
После этих слов народ зашумел еще громче, вызывая у Богдана полную уверенность в том, что его слова произвели тот эффект, на который он рассчитывал. Кто-то негромко переговаривался между собой, одобрительно кивая, а кто-то, не боясь вызвать гнев князя, открыто выкрикивал фразы “Правильно он говорит! Езжай лучше отсюда!”, “Предал и нас, и веру нашу! Тьфу!”. И самые крупные мужики, и те, что поменьше, и женщины, что просто пришли посмотреть, все они галдели, и вскоре всеобщее недовольство начало перерастать в громкий монотонный гул.
Некоторое время князь сидел молча на коне, все также с презрением глядя на эту недалекую, по его мнению, публику. Наконец, полностью уловив настроение народа, и удостоверившись в том, что на стороне выскочки-оратора было абсолютное большинство, а атмосфера недовольства угрожала перерасти в полноценную крамолу, он, наконец, поднял руку вверх, привлекая внимание и заставляя толпу понемногу утихнуть.