Он ещё не закончил свою речь, но Хван поспешил выкрикнуть:
— Да, святой отец! Веруем в Единого! — и уверенно переглянулся с братом.
Священнику явно не понравилось, что его перебили, Тем более инициативу он не собирался отдавать. Поэтому продолжил, но на этот раз голос его был вкрадчивым, что ли, как у купца, интересующегося ценой. Или дознавателя, подсовывающего вопросы с двойным дном.
— Истинно ли веруете?
Кузнец не замедлил ответить:
— Истинно!
— Сбросили ли вы иго алчных подручных старой церкви, обирающих сирых, наживающихся на простых людях и с лёгким сердцем дарующих прощение богатым в обмен на звонкие монеты, благорасположение и сомнительные услуги?
Вот тут уже кузнец задумался. Видно было, что он в растерянности. Они в Ремесленном были наслышаны о столкновениях среди священников, в ходе которых много святых отцов старой или действовавшей в королевстве церкви (тонкости различия толкования святых писаний им пока были неведомы) были безжалостно убиты. Лично ими, представителями новой, молодой и агрессивной церкви или руками нанятых убийц — не суть важно. Главное, что волна убийств докатилась до Ремесленного квартала, и в задачу хлипкого заслона входила остановка разъярённых людей, жаждущих крови и наживы. По большому счёту, скорее всего, — цинично подумал Худук, — проблемы веры основную массу вряд ли столь трогают, чтобы бросаться на таких же, как они. Это просто повод.
Хван сделал глупость и вопросительно посмотрел на брата в поисках поддержки. Ясно же было, что теологические споры в его намерения не входили, да и вряд ли он смог достойно дискутировать с человеком, съевшем на этом лягушку. Но время потянуть стоило. Но Рвач, младший брат Хвана вместо дельного предложения набычился… и ответил:
— Нас и наши священники вполне устраивают. И исцеляют, и советом помогают, а в тяжёлый час в любое время суток можно прийти и получить помощь. Так что проваливайте отсюда… шелупонь драконья.
Пару мгновений стояла тишина, настолько пронзительная, что даже пенье птиц и шуршанье ветра можно было различить.
Глаза человека в сутане сузились, рот ещё больше искривился в каком-то злорадном оскале. Худук как-то отстранённо подумал, что не очень-то этот образ укладывается в эталон представителя бога, проповедующего милосердие и терпимость (изначально; потом уже Единый преподносится, как бог-воин; впрочем, и на человека, защищающего верующих с оружием в руках этот священник тоже не очень тянул).
В следующий удар сердца над толпой поднялся многоголосый вой, человеческого в котором было очень мало — так реагирует стая на брошенный вызов. Тщедушный святой отец истерически завопил: «Еретики!!!» — и огромными шагами — прыжками, с прытью, достойной матёрого горного козла, помчался на их заслон.
Худук придержал за руку изготовившегося к броску тролля, отрицательно покачал головой, показывая: подожди чуть и вздохнул. В голове рефреном крутилось: угораздило же их, разум хладнокровно просчитывал ситуацию, а руки сноровисто разматывали пращу.
Священник вспрыгнул на телегу и с пеной у рта, вздымая к небу кулачки и вытягивая указующий перст туда, куда по его мнению следует нести свет разрушений и пожаров. Тройка телохранителей окружила его там же, на пьедестале, отталкивая даже проскакивающих по бокам горожан, по их мнению, чересчур приблизившихся к оратору. Как это ни смешно, но именно благодаря им застопорилось это полноводное движение: толпа волновалась внизу перед телегами, ибо просто отодвинуть их не удосужились, а сейчас уже было поздно, поэтому по одному выдавливая желающих наверх, чтобы преодолев не очень сложное препятствие, ввязаться в драку.
Ремесленники… А что ремесленники? Четвёрка мужчин, спрятавшихся за щитами, совсем не была готова к тому, что произошло. Влезть на сомнительное препятствие в виде телег они не помешали, и пики, специально предназначенные для отражения такой атаки, остались бесполезными палками в руках. Да и по мнению Худука, пущенная кровь, тем более священника, к какой бы церкви не относился он, скорее усугубила бы проблему. К тому же он почему-то думал, что заводила даже был не прочь пострадать и превратиться… нет, не в жертву, а в мученика, за которого даже материально настроенное большинство закипит. Не зря ведь он не бросился с кулаками на защитников района, а чуть ли не демонстративно подставляет грудь под острые лезвия. Просто у пока что благополучных цеховиков не было того настроения, чтобы колоть кого-либо — у них ещё никто не пострадал (во всяком случае они ещё об этом не знали), дома их не разрушены, а над близкими не повисла тень насилия. Да и приказ Гарча звучал двусмысленно: враждебно настроенных людей не пропускать, но возможные конфликты стараться гасить без лишней крови.