— Стойте! — эхо её голоса заметалось среди каменных стен. Наёмники вопросительно приостановились. — Мы что же вот так и будем нестись и никак не реагировать на происходящее беззаконие и преступления?! — Каэлен как-то виновато пожал плечами, но тут Ройчи так глянул на него, что какие-то слова, неважно, оправдательные или объясняющие быстро растворились в воздухе. — Да вы просто трусы! — разъярённо воскликнула амазонка. — Трусы и… не мужчины.
Она не помнила, чтобы когда-то ещё её посещало такое бешенство. Но добила её окончательно их реакция. Если высокорождённого задели её слова — он напрягся, на мрачном лице резче обозначились черты лица, он даже сделал шаг навстречу, но был остановлен товарищем, то у наёмника — человека расцвела какая-то ехидная улыбка, абсолютно не уместная сейчас. Ройчи хлопнул эльфа по плечу, и они, так ничего и не сказав, развернулись и пошли дальше.
Только через несколько мгновений она очнулась от шока, не в силах здраво рассуждать, по инерции стала вновь нагонять напарников.
Это что ж выходило?! Они её бросили? Или это какая-то шутка и напоминание, кто тут главный?!
Амазонка от неожиданно нахлынувшей обиды и бессилия прикусила губу. Получается, что она, дворянка и, дракон её возьми, воительница, не может защитить подданных Агробара и восстановить хоть какую-то справедливость?! При этом её не берут в расчёт какие-то мужланы, достоянием которых является лишь меч и лук.
Она снова решительно ускорилась, нагоняя исчезнувших за очередным поворотом наёмников, созревшая, чтобы высказать всё, что накопила. В конце концов, потребовать…
И влетела в напряжённую спину эльфа. Ругнулась в сердцах, и только тогда обратила внимание на происходящее.
Прямо на улице, под стенами домов, как раз на их пути были вынесены скамьи и столы со снедью, за которыми расположилась компания-близнец той, главарей которой Ройчи недавно отправил в ад. Отличие было в том, что разминуться на узкой улочке было практически невозможно. А во-вторых, разогретые вином несколько молодцев в расхристанной одежде и шлемах набекрень, и в обязательных зелёных повязках, непременном атрибуте бунтовщиков, едва заметив невольных гостей, тут же попёрли им навстречу, даже не скрывая отвратительных ухмылок. А ругательства, прозвучавшие милым девичьим голоском, пусть и очень злым, влетевшей сзади в Листочка Оливии, только добавили широты улыбкам и азартный блеск в глазах…
Глава 6
Боль.
Вначале была боль. Нет, именно Боль.
Она разрывала горло в беззвучном крике, высушивала силы, будто губка испарину, она выдавливала из глубины самого естества правду о пороге, из-за которого наступает равнодушие ко всему вокруг… когда безликие чертоги беспамятства кажутся землёй обетованной, когда прокушенная губа становится следствием улыбки, а в глазах тает столько льда, что они превращаются в бездонные воронки, и чистым милосердием было бы выколоть их и раздавить каблуком…
Он открыл глаза. Резкий переход от кошмара к яви, будто вытолкнул в иную реальность, где лишь бьющие в голове кузнечные молоты и торопящееся, спотыкающееся сердце оставались отголосками… чего-то плохого…
Ноздрей коснулся аромат благовоний, проник в сознание успокаивающей благотворной волной. А сквозь неимоверную тишину донеслось отдалённое чистое мужское пение…
Это был фрагмент… детства. Когда, как он помнил, вечера были теплее, солнце светило ярче, окружающие люди были наполнены вниманием, заботой и любовью… Любовь — какое непривычное слово. Сродни надежде, нежности, вере — то, чего в реальной жизни, кажется, не существует.
Взгляд прояснился, и он лицезрел невысокий каменный потолок… Каменные же стены, равномерно укреплённые деревянными балками… В углу образ Единого. Единственный и абсолютно простой, словно бы даже затёртый временем.
Он сел, и понял, что обнажён — голой кожи коснулась прохлада. Но не обратил на это особого внимания. Нетерпеливым жестом откинул простынь, серое шерстяное одеяло и встал. Несколько мгновений боролся с головокружением, потом только обратил внимание, во что упёрлись босые пальцы отчаянно мёрзнущих на холодном полу ступней. Сандалии с деревянными колодочками подошв. Поспешил вдеть ноги и только потом, зябко обняв себя за плечи, огляделся.
В трёх шагах чернел открытый вход — выход. Слева от него в захвате коптил факел. Деревянный низкий лежак, частично укрытый покрывалом… От него несло тяжёлой вонью пота и испражнений. Казалось, он сам пропитался этим запахом. Поэтому, несмотря на сильный холод, он не потянулся за одеялом, наверняка грязным. В дальнем углу от источника света что-то темнело. Табурет?