Зрение наконец-то пришло в норму, и Худук, висящий за шкирку, лицезрел напротив злобное лицо своего пленителя. В безжалостных свинячьих глазках огромного наёмника пощады не было, только предвкушение расправы. Но гоблин не собирался не только просить отпустить его, но и пугаться этой вонючей туши. Его с головой накрыла самая сладкая, самая приятная и верная ненависть, и он отдался ей, как щепка, властно влекомая бурным речным течением.
Резко выбросив руки и рванувшись вперёд, он схватился за бороду и щетину наёмника, приблизившись, вонзился зубами в бугристый, в редкий чёрный волос нос. Вслед за яростным воплем, почувствовал, что его выпустили и ещё крепче вцепился в бороду, повис на ней, ощущая, как под тяжестью, не выдерживая нагрузки, выскальзывают и рвутся волосы, левую кисть бросил вверх, когтями метя в глаз. Не достал, расцарапал щеку.
И тут инстинкты опытного бойца, ошеломлённого неожиданным нападением казалось бы беззащитной жертвы, сработали. Наёмник отклонился, рванул от себя прицепившегося «тёмного», пока тот не вспомнил о более весомом оружии, нежели когти и зубы, попытался тут же кулаком приласкать брыкающуюся жертву, но юркий гоблин уже в полёте умудрился увильнуть от почти наверняка смертельного удара.
Худук упал, откатился, вскочил, как развернувшаяся пружина, прошипел на гоблинском ругательства, рванул с пояса боевой нож и кинулся на противника, несмотря на то, что тот был в два раза выше и в четыре тяжелее, да ещё весь в крепкой коже с металлическими вставками, успешно заменявшей наёмнику доспехи. Он ни мгновение не усомнился в правильности своих действий, даже мысль не мелькнула о том, чтобы попытаться сбежать с места схватки. Хотя это и было реально: гостиничный коридор был свободен в обе стороны, а там шли лестничные пролёты вверх и вниз, то есть вероятность уйти была весьма велика. Но на унижения и пренебрежение он привык отвечать ударом ножа. Желательно в горло или глаз.
Худук уже понял, что это была его и только его ошибка: чересчур задумавшись и расслабившись, он забрёл на этаж (вернее, проходил мимо), где были поселены наёмники, прибывшие с некими важными агробарскими шишками. Тем более без Рохли, который по возвращении на постоялый двор тут же упёрся на кухню поесть (то, что он уже сожрал две миски блинов, отнюдь не значило, что он не голоден). А ведь он должен всегда помнить аксиому, что у «тёмного» всегда есть враги в людских землях. Нарваться на этого борова — была чистейшей воды случайность, которая рано или поздно должна была произойти, но Худук собирался её решать чуточку позже, возможно даже, самым радикальным образом, если иные внушения не помогли бы. Прощать хамство и напыщенность, специально демонстрируемую агрессию он не собирался. Но так уж получилось, что первый ход выпал на долю жирного дракона. Поэтому сейчас, в этом пустом коридоре они должны были решить свои разногласия. Возможно, наёмник изначально и собирался просто поиздеваться, потешить свой дурной нрав и садистские наклонности, то сейчас его помыслы были совершенно иными и прозрачными настолько, насколько понятной и осознанной может быть лишь сама смерть.
Разбежавшись, гоблин прыгнул на наёмника, чудом избежал встречи с кованным сапогом, замахнулся и ударил в бок в надежде, что острое лезвие преодолеет преграду и войдёт в тело, возможно что и зацепит что-нибудь важное, жизнесодержащее. Но наткнулся на заклёпку, бесполезно скользнул по куртке, а в следующее мгновение человек уже блокировал его действия, попав рукоятью секиры по руке, отчего, жалобно звякнув, выпал нож, а у самого уха, судорожно поджавшегося, будто обретшего собственную жизнь, с ужасным свистом пронеслось и само дугообразное лезвие, с глухим стуком уйдя в пол.
Потеряв нож, Худук не собирался отчаиваться — он вообще никогда не сдавался (мог лишь согласиться с разумными доводами), но продумать следующие свои действия уже не успел — крепкие мозолистые руки убийцы со стажем ухватили его за грудь, а большие пальцы жёстко упёрлись в кадык, отчего от неожиданной боли и нехватки воздуха потемнело в глазах.
Превозмогая себя и засуетившуюся на краю сознания панику, он открыл глаза и вперил тяжёлый взгляд в ненавистное лицо, намереваясь наконец-то воспользоваться Даром и сжечь к дракону мозги этому опасному сумасшедшему.
Поначалу, понявший смысл действий «тёмного» наёмник ошарашено отодвинул от себя гоблина на вытянутых руках, будто ядовитую змею и чуть ослабил хватку. Но затем его багровое отвратительное лицо с кровавыми царапинами исказила злорадная ухмылка.
— Что, гадёныш, хотел меня сделать своими нечестивыми шаманскими штучками? — его рожа резко приблизилась, исказилась гневом и ликованием. — Но со мной это не пройдёт!
Худук и сам уже понял, что его ментальный удар пропал даром — слишком хороший оберег от «тёмной» магии носил наёмник. И попытался воздействовать на отдельные части тела, внутренние органы — где-то же должно быть у этого чудовища слабое место! Но темнота опередила его.
Его окружали багровые, как при зареве пожаров тучи, он шёл сквозь них, будто сквозь туман. Чуть-чуть было больно. Так, немного. Терпимо, одним словом. Уж ему было известно, что такое настоящая боль. Когда тело цело, а внутри горит огонь, погасить который не в силах галлоны алкоголя. Лишь кровь частично может отвлечь. Но и её должно быть… изрядно, чтобы залить глаза. А себя, между прочим, он числил одним из самых крупных и сильных людей.
И вообще, будущее за большими людьми, те, кто меньше двух метров — божьи недоразумения. Поэтому и мир он делил не на «светлых» и «тёмных». И в сферу его интереса и внимания, помимо редких людей, естественно, попадали… всего лишь тролли, в силу своих природных размеров пересёкшие заветную метку в два метра. Ну, говорят, ещё драконы отличаются нешуточными размерами. Но пока что он ещё не встретил ни одного разумного, видевшего их. Да и как согласиться с этим, ведь они — всего лишь огромные летающие ящерицы. Этак недолго и слона причислить к значительным существам (в ущерб всем мелким народам, как то: гоблины, гномы, эльфы, орки… м-да, а тут попадаются достойные экземпляры). В общем, была у него нездоровая тяга ко всему большому. Вон даже в родовом замке не было ничего маленького (видно, предки тоже болели этим недугом): и камин, и мебель, и помещения, и слуги, а о дружине вообще лучше не вспоминать — таких «красавцев» нужно было поискать во всём Вербаре… Вот он откуда… Точно, граница с соседним Агробаром…
Он вышел из одной плотной тучи, до следующей было шагов десять, и в этом промежутке его накрыл дождь. Солёный. Он посмотрел на свои крепкие руки и увидел, что они все в красном. И растерялся. Не поймёшь, что хуже: находиться в вязком, душащем и слепящем тумане или ходить под кровавым дождём…
Он почувствовал, как заклокотало в горле недовольное сердце, зашевелилось, зажатое в трахее в поисках свободы. Или хотя бы обратного пути в грудь.
Он попытался поднять руку, чтобы таким образом — пальцами — помочь сердцу вернуться на своё законное место… Возможно, перед этим поднести его ко рту, попытаться слегка обогреть дыханием, но неожиданная боль прострелила его насквозь, и он открыл глаза.
Когда мутная плёнка истаяла, он увидел высокий потолок. Белый меловой. Справа шла стена. Тоже белая… Дракон! Где он?!
Чуть повернул голову влево, на знакомый негромкий звук, ворвавшийся неожиданно в уши… И облегчённо выдохнул: там на стуле с высокой спинкой, опёршись о стандартное пехотное копьё, дремал, а точнее, спал солдат с мантикорой на тунике. Его похрапывание он, собственно, и слышал.
Он с каким-то болезненным любопытством рассматривал бойца, вернее, ту его часть, которую мог увидеть — шея не желала дальше поворачиваться. Лицо было знакомое, безусое, молодое, в обрамлении каштановых завитушек. Осунувшееся и бледное, с запавшими подрагивающими под опущенными веками глазами — беспокойное что-то снилось. Кольчужный капюшон расползшимся блином покоился на наклоненном левом плече. А на порванной кое-где, какой-то неприглядно мятой тунике инородным цветом выделялись расплывшиеся бурые пятна… На память вновь пришли багровый туман и кровавый дождь. И, чтобы разогнать тиски чего-то неприятного, накатывающего, он раскрыл рот…