— Олег! — вскрикивает Светлана.
Олег поворачивается. Светлана стоит, опершись о косяк двери. Смотрит на него округлившимися глазами.
— Ты… ты пытаешься покончить с собой?
— Как видишь, у меня это не очень-то получается, — усмехается Олег.
— Но… Как же ты можешь?! А я? А наш ребенок? Разве ты не хочешь на мне жениться? Я же беременна, Олег! Это правда!
— А говорят, у клана бессмертных горцев детей не бывает! — все с той же дурацкой усмешкой отвечает Олег.
— Олег! Я серьезно говорю! Как ты можешь шутить с этим?! Господи, Олег, я беременна! Я не могу вернуться домой! И Коля меня не примет! И аборт делать поздно! Когда ты разведешься? Ответь мне наконец, когда ты оформишь развод? Ведь она полтора месяца назад подала документы, это из-за тебя все затягивается… Я знаю…
— Откуда? Ты ясновидящая? Видишь меня насквозь? — почти с ненавистью спрашивает Олег.
— Я звонила Коле. Он послал меня… Сам знаешь, куда. Но еще он сказал, что это ты не даешь Наде развода! Что если в ближайшее время ты не подпишешь документы, разводить будут через суд! Олег, ты что, не понимаешь, она же не любит тебя! Все кончено! — Светлана принимается плакать. — А я — я люблю тебя… И у меня ребенок будет… Да что — ребенок! У меня скоро такое пузо будет! Я уже свадебное платье надеть не смогу… Родственников пригласить не смогу… И ничего, ничего не получится, как мне хотелось…
Олег подходит к Светлане, обнимает ее, укачивает в объятиях:
— Ладно, ладно… Ну, тише… Я разведусь. На этой же неделе. Обещаю. И поженимся сразу. И пуза не будет. А платье — будет. И родственники — тоже…
Больница.
Олег выходит из лифта с букетом цветов и целлофановым пакетом, в котором лежат крупные, пунцовые гранаты.
Надпись над дверью отделения: «1-я гинекология».
Олег проходит в дверь. Идет по коридору — мимо поста медсестры, кивнув ей головой, мимо санитарки, моющей пол… Входит в палату.
Светлана — смертельно бледная, с ввалившимися, окруженными темной тенью глазами, лежит на кровати. К ее руке тянется трубочка капельницы, только по трубочке течет не прозрачный лекарственный раствор, а кровь.
Олег кладет пакет и букет на тумбочку, склоняется и целует Светлану в щеку. Она открывает глаза.
— Привет! — ласково говорит Олег. — Видишь, сумел сегодня вырваться пораньше. Посмотри, какие шикарные гранаты тебе купил… Очень полезно для крови. Будешь много есть — скоро поправишься.
Он умолкает, словно устыдившись банальности и пошлости своих фраз.
Рот Светланы кривится, а из глаз начинают течь слезы.
— Господи, Лана! Ну, зачем ты опять?
— Ты теперь на мне не женишься, — шепчет Лана.
Женюсь. Я развелся с Надей, чтобы жениться на тебе.
— Ради ребенка… Ты хотел, чтобы у тебя был ребенок вместо Сережи… А теперь… Теперь тебе незачем жениться…
Олег болезненно морщится — чувствуется, что этот разговор случился не в первый раз. И ему уже надоело отвечать, утешать…
— Лана, мне правда очень жаль, что мы потеряли ребенка. «Очень жаль» — как-то по-американски, по-киношному звучит… Мне жалко и ребенка, и тебя. Но ты — молодая, ты выздоровеешь, у тебя будут еще дети… У нас с тобой. Ты только не расстраивайся. Возьми себя в руки. Слушайся врачей. Ешь гранаты. И выздоравливай! И возвращайся домой. Ко мне. Мы поженимся. У тебя будет самое красивое платье. Мы позовем всех твоих родственников. Кроме Коли. Он недостоин присутствовать на нашей свадьбе. А хочешь — позовем его, пусть видит, какая ты красивая и счастливая… А потом мы с тобой нарожаем много детей, сколько ты сама захочешь. Возможно, даже двоих!
— Даже двоих? — слабо улыбается Светлана.
— Да. Только поправляйся. Пожалуйста. Для меня так важно…
— Потому что ты любишь меня? И я правда нужна тебе? — с радостной надеждой спрашивает Светлана, чуть приподняв голову с подушки.
— Да, именно потому, что я люблю тебя и ты нужна мне. Правда, Лана… Ты просто обязана выздороветь. Ради меня!
— Я постараюсь, — шепчет Светлана, снова падает на подушку и закрывает глаза.
Квартира родителей Нади.
Надя сидит за письменным столом, проверяет тетради. У ног ее лежит старая овчарка.
Овчарка вдруг поднимает голову и глухо рычит. Потом медленно поднимается, шерсть на загривке встает дыбом, уши прижаты… Рычание переходит в тоскливый вой.