Несмотря на то, что сам Вандес был далеко не в тылу, даже он иногда содрогался, слушая рассказы о том, какие ужасы повидал там, в зоне поражения, д’Этруфэ. Его помощника, одного вызвавшегося из полка, ещё совсем зелёного мальчишку, стоило тому только на секунду разогнуться, чтобы сбросить часть мешающего снаряжения сбило прямым попаданием снаряда в грудь. А тому от силы-то было лет шестнадцать. Наполеон был не намного его старше, а у него была такая пагубная привычка — брать под свою опеку тех, кто казался ему намного слабее него.
Сначала парень, было, даже с удивлением принял его за девушку, но затем все встало на свои места. Немного нескладный, с пшеничного цвета волосами, парнишка был существом робким, молчаливым и исключительно добродушным, всегда рвался помогать своим старшим товарищам и очень радовался, когда эту помощь принимали. Никого ещё им не было так жалко, как его. Но cʼest la vie. Жизнь есть жизнь. Смерть забрала и его.
Теодор, попривыкший к своему напарнику на второй год службы, совсем, было, утратил интерес к жизни. Работал на автомате, без интереса, чаще оставался один, казалось, и не боялся уже попасть под шальную пулю или, чего хуже, разделить участь незадачливого мальчишки. А ведь он даже похоронить того не смог — остался парень где-то на поле боя. Когда ту территорию отбили у противника, Вандес прошарил каждый метр, но тела так и не обнаружил. Неудивительно. Потери были огромны. Так с пустыми руками он и воротился, ужасаясь тому, какие отвратительные картины представились ему на поле боя.
Когда вся твоя концентрация на противнике, ты не обращаешь внимая на то, по чему ступаешь, особенно, когда основной задачей является точное попадание в неприятеля той самой гренадой, которая то и дело норовила рвануть прямо в твоих ладонях.
А люди-то вокруг ложились десятками, сотнями.
Теодор, в отличие от Наполеона, эти ужасы видел, ему приходилось вглядываться в эти трупы и полутрупы с особым вниманием, искать признаки жизни и работать с чужими страшными ранами, что оставило неизгладимый след на его психике.
— Пресвятые угодники! Ты прекрасно все видел, — д’Этруфэ повысил голос, пальцем указывая в сторону дома.
— У него на «это» есть жена, вот с ней пусть и поступает, как ему заблагорассудится! — убедительно выпалил Вандес. В его глазах трепет и удивление в мгновение сменились гневом.
Теодор счел бесполезным снова взывать к святым, поэтому лишь молча окинул друга тяжёлым взглядом.
— А будь на ее месте моя сестра, ты мыслил бы как-то иначе? — выбрав тактику наступления, Наполеон серьёзно, снизу-вверх, заглянул в глаза духовника, видя, как тот с каждым словом обретает все более и более растерянный вид.
д’Этруфэ тяжело вздохнул. На его щеках ходили желваки: единственное, после потемневших глаз, что выдавало его эмоции.
— То-то же, — хмыкнул Вандес, нервно закуривая. — Я хочу вытащить ее отсюда хоть на вечер… А там уже, как пойдет. Я ее практически не знаю, она меня тоже, но, кажется, эта женщина намного лучше, нежели хочет казаться. Ты мне поможешь? — его голос смягчился. — Тео, пожалуйста. На кого мне ещё рассчитывать, как не на тебя?
— Чего ты этим добьешься?
— Я, — Наполеон на пару секунд замолчал и, отведя взгляд, устало медленно выдохнул. — Я не знаю. Я просто этого хочу - я чувствую, что так будет поступить вернее всего. Может решение как-то свалится на наши головы. Бог милостив.
— То есть, плана у тебя нет? — в свою очередь закатил глаза Теодор.
— А когда-нибудь бывало иначе? — драгун добродушно подмигнул ему, стряхивая пепел с сигареты. — Во всяком случае, я готов на все.
— Это только сейчас.
— Нет. Это не так. Не знаю, как объяснить, Тед, но я просто ощущаю, что должен это сделать, — к удивлению духовника, тот немного замялся, но тихо проговорил. — Кажется, я бы отдал жизнь, чтобы дать ей возможность искренне улыбаться.
— И кому же, позволь узнать?
— Мне.
Вдалеке послышался шум прибывающих экипажей.
***
Дженивьен торопливо закрыла за собой дверь и преодолела короткий тёмный коридор, ведущий в залу. В роскошном широком холле было пусто, по углам царил приятный прозрачный полумрак. Солнце уже почти не высвечивало большие широкие окна.
Женщина молча прошла вперёд, задумчиво останавливаясь в ярком красноватом пятне солнечного света. Звук ее каблуков эхом отдавался по всему помещению, отражаясь от стен и пусто уходя куда-то по небольшим коротким коридорам. Основные приготовления проводились в большом приемном зале - это место нуждалось лишь в свете и высоких столиках с легкими закусками по углам.
Слёзы на щеках будто моментально высохли в тот момент, когда их взгляды встретились. Это было подобно удару молнии.
Что ему от неё нужно? Может он покушается на ее состояние? Все же от мужа, светлая тому память, остался не только его труп, но и огромные деньги, вкупе с нескромным по размерам особняком и прилегающими землями. Интерес юнца волне могли притянуть чужие богатства. Этот малый, не знающий, что значит жить в таких условиях, наверняка зарится на ее имение. То-то глаза так горят…
Дженивьен пару раз прошлась туда-сюда по залу, апатично обняв себя за плечи, впав в размышления. Но вдруг замерла:
«Я себя успокаиваю, не так ли?»
Но интуитивно она все же ощущала, что ее мысли вряд ли имеют что-то общее с правдой.
Ну не мог человек, который смотрит исключительно на ее деньги, с таким страхом и сочувствием сопереживать ей, той, кого он толком-то и не знает. Мало ли, что произошло тогда на той дороге. Это было неважно. Но почему-то его взгляд.
Этот странный трепет, ворошащий душу. Юноша, сам того не зная, открыл чужой ящик Пандоры.
Что за вздор…
Джен коснулась своих щёк пальцами и тяжело вздохнула, ощутив, как к бледной коже приливает далеко не легкий румянец.
«Да что ж такое…»
Послышался стук копыт. Женщина вздрогнула и, собравшись с мыслями, оглянулась на центральную лестницу, откуда должны были спуститься хозяева вечера. Она сцепила руки в замочек перед собой, зажимая между ладонями деревянные чётки.
В воздухе, в последних рыжих лучах заходящего солнца, летали выхваченные светом пылинки. Скоро в этом зале будет много народу, а пока есть ещё пара минут, чтобы насладиться тишиной. Дженивьен прикрыла глаза.
Неслышно у стен торопливо замельтешили слуги, вереницей беззвучно расставляя по разнообразным замысловатым столикам лёгкие закуски и бокалы с шампанским и разного рода вином. Несколько человек остановились по четырем углам, чтобы по наступлении темноты зажечь освещение.
Женщина неоднозначно покачала головой.
— Джен, гости прибывают? — на лестнице послышались гулкие тяжелые шаги Георга. Он вальяжно оперся на элегантные перила, смотря на свою гостью.
— Да, — она развернулась к нему лицом. — Где Маргарита? Она должна встречать гостей.
— Она скоро будет, — мужчина задумчиво нахмурился. — Джен…
— Да, Георг? Ты хотел что-то мне сказать?
— Я подумаю над твоими словами, — голос мужчины на секунду, казалось, изменил своему хозяину.
Дженивьен удивленно распахнула глаза, но, как только она собралась с мыслями, чтобы ему ответить, раздался гулкий стук, и появившиеся словно из ниоткуда лакеи с готовностью распахнули двери.
— Что же ты меня не встречаешь? — первым из пришедших был статный высокий мужчина лет сорока, чуть постарше Маршала. Его возраст выдавали лишь посеревшие, бывшие когда-то чёрными волосы, лицо же, выражавшее абсолютную бесстрастную собранность, было практически не тронуто морщинами. Только на лбу и между бровей пролегали заметные трещинки. Взгляд у министра д’Амэр был прямой, серьёзный.