Девушка вспыхнула и, подавшись вперёд, крепко обняла того за шею, счастливо улыбаясь.
— Я тогда не знал, что мне придётся надолго их покинуть… — д’Этруфэ тяжело сдавленно вздохнул. В его воспоминаниях была совсем другая Скарлетт: по-детски милая и непоседливая, с ее звонким смехом, хитрым, но чаще таким наивно-удивленным взглядом, забавными, торчащими ушками и копной вьющихся буйных кудрей. — Я предал чужое доверие. Я пообещал помочь, но, когда моя помощь была жизненно важна… не стоит обещать того, чего не можешь гарантировать. Я был неправ. Мне не следовало поступать с ней так.
— Они Вас простили. Я в этом уверена, Вы же видели, как Наполеон счастлив Вашему обществу. И, хотя я не могла знать его ранее, мне думается, что, ощущая рядом Ваше присутствие, он становится несколько спокойнее. Ему так же нужна поддержка, как и любому другому человеку, — Дженивьен склонила голову набок. Ее мысли все еще были обращены к Ассоль.
— Вас беспокоит та девушка, я прав?
— Я… Никогда не думала, что все могло случиться именно так, — проговорила она одними губами. — Я, признаться, несколько разочарована.
— Dum mortius aus bene aus nihil, — д’Этруфэ тяжело вздохнул, но вдруг заговорил снова. — И все-таки, я не могу понять одного.
— Чего же?
— Вы не похожи на ревнивую женщину, делящую мужчину с его прошлым, Вы не похожи на того, кто интересуется чем-либо из праздного любопытства. Так что же тогда руководит Вами сейчас? Где находятся Ваши интересы, и почему Вас так разочаровали мои слова?
— Я ждала этого вопроса, — Дженивьен мелко вздрогнула, когда ветер холодком прошелся по ее спине и вздул волосы.
— Прикройте окно, становится зябко.
Створки с низким скрежетом закрылись. Стало тише.
— Я ее крестная, — женщина провела пальцами по стеклу.
Наступила тишина. Теодор сдавленно выдохнул, но не посмел перебить говорящую восклицанием или вопросом.
— Она была очаровательным ребёнком, совершенно не знающим нашего языка. Ассоль жила в другой стране. У неё случилось горе: ее родителей поместили в дом для душевнобольных. Тот был буквально переполнен, и пациентов переправляли в подобные места в других городах и странах. Один из них находится в нескольких десятках километров от нашей столицы. Их перевезли туда, а Ассоль была вынуждена оставаться в городе без возможности заработать своими силами. Ей было всего четырнадцать, а ее вышвырнули на улицу. В большом городе такой ребёнок обречен.
Я познакомилась с ней случайно. Ее поймали на воровстве, и я посчитала нужным вмешаться. Не знаю, что управляло мной тогда, но я не могла смотреть на то, как ребёнка, не знающего ни слова на нашем языке, за руку утаскивают в участок. Она громко плакала и вырывалась, а вокруг них собралась целая толпа, я ждала протеста, того, что кто-нибудь встанет на защиту, но все: лоснящиеся от жира взрослые, одетые с иголочки дети, раскрашенные кокетки и дамы — все хладнокровно наблюдали за этой картиной и осуждали существо, не имевшее даже крыши над головой.
На тот момент я уже была замужем за покойным ныне Вернером, глупым скотом и самодуром, мнящим себя величайшим гением и тратящим деньги налево и направо, но зарабатывающим их вдвое больше. Они с его пасынком — Себастьяном — стоили друг друга, как никто другой. Хотя, думаю, Себастьян обошел старого дуралея, любившего его больше жизни, во многом. Его отношение ко мне было настолько отвратительным, что я не раз оказывалась на границе жизни и смерти из-за его капризов и нервных срывов. Это соседство было для меня неприятно, почти мерзко, но слишком выгодно, чтобы добровольно от него отказываться. Признаться, анализируя свое прошлое, я понимаю, что глупость наивного старика Вернера была для меня самой большой отдушиной и успокоением за этот бесполезный брак, длившийся целых восемнадцать лет.
Я забрала Ассоль к нам домой. В этот огромный особняк, в котором всегда было пусто. Два человека могли спокойно месяцами друг друга не замечать, что нередко практиковалось и у нас, так как Вернер вспоминал обо мне лишь в те редкие моменты, когда слово «супружество» в его голове отождествлялось со словами «супружеский долг», а так он проводил вечера в обществе других людей и, слава Господу, никогда не принуждал меня его сопровождать.
Появление в доме Ассоль, которую я тут же отдала в руки двум горничным и отправила отмывать и приводить в порядок, не вызвало у Вернера никакой реакции, кроме многозначительного пожимания плечами за утренней газетой. Ему было безразлично то, что я делаю, о чем говорю, где я нахожусь, до того момента, пока это не нарушало его комфорт. Правда, заранее эти рамки не обговаривались, так что прощупывать почву мне приходилось своими собственными силами.
С Себастьяном отношения у меня не сложились с самого начала, хотя он был даже немного младше Ассоль. Сейчас я осознаю, что это было глупо, но на какой-то момент после полного провала в построении отношений с пасынком эта девочка стала для меня всем.
Я наняла для нее несколько учителей на дому, чтобы те обучали ее нашему языку, письму и грамматике. Мой отец был дипломатом и с детства давал мне уроки иностранных языков, сам он знал семь, мне передал лишь четыре. Я могла говорить с Ассоль. Мы понимали друг друга, но для меня было важнее сделать так, чтобы ее понимали и другие. Я вложила в неё всю душу… Она часто говорила мне, что я стала для неё второй матерью, хотя я была всего на четыре года старше неё, — Дженивьен стиснула зубы, отвернувшись от окна. — Мне это нравилось. Возможно, дело в невозможности для меня иметь родных детей, возможно, в чем-то еще. Но сейчас это не важно, прошу прощения, — она поджала тонкие губы. — Я сама познакомила ее с Георгом. Он всегда был очень надёжным, волевым человеком. Добродушным и общительным, я всегда могла на него положиться. Я его уважала, как не уважала никого более… Моя жизнь не сложилась с самого ее начала, но я надеялась на то, что судьба Ассоль будет совсем иной… — на глазах Джен блестели слёзы, но усилием воли она не позволила себе заплакать. Женщина прошла обратно вглубь комнаты, снова присаживаясь на край кровати, зябко потирая холодные руки. — И я до последнего верила в то, что этот ребёнок не был способен на такое. Честно. Я и до сих пор не могу. Но, видимо, мне стоит отдать должное Наполеону, он оказался намного лучше, чем я предполагала изначально.
Теодор, все это время внимательно слушавший чужую речь, тепло улыбнулся, пусть и находился в смешанных чувствах, требовавших длительного осмысления. Но ведь время у них есть, не так ли?
— Только, прошу Вас, не стоит об этом сообщать ему самому. Давайте просто скинем это признание на мою временную слабость из-за сильного эмоционального напряжения. Я слишком подвержена подобному в последнее время…
— Вам не стоит переживать на этот счет, — духовник весело пожал плечами. — Наполеон сам это поймет, да и я не любитель вмешиваться в чужие дела, если я понимаю, что моего вмешательства не нужно.
— Опасный Вы все-таки человек, Теодор, — Дженивьен задумчиво посмотрела на чужое, открытое взгляду, спокойное лицо.
— Зависит от ситуации, да и кто Вам такую глупость сказал? — мужчина беззвучно рассмеялся, промокая лицо Скарлетт холодным полотенцем. — Мне кажется, сказавший это, должен иметь на своей совести слишком тяжкий груз, а за душой — страх.
— Возможно Вы и правы. Во всяком случае, Георг не просто так до Вашего отъезда прислушивался к религиозному департаменту. Преклоняюсь перед Вашей проницательностью, — пожалуй, человека, не знавшего Джен, подобные откровения бы могли натолкнуть на мысли об иронии, однако она смотрела серьезно и устало. Время шуток будет потом, когда все проблемы останутся позади.
— Проницателен, но недальновиден…
— Дальновидность можете спокойно оставить мне. Просто делайте свое дело, и Ваши усилия не пройдут зря.
По стеклу быстро застучали капли. Начался дождь.
========== Белое солнце ==========
В дверь громко отчётливо постучали три раза. На короткое время повисла тишина. Мужчина открыл глаза и приподнялся на кровати на локтях: