— П-подожди… — волосы скрывали ее лицо, но было видно, что Скарлетт плачет. — Мне хотелось думать, что ты нас бросил, что забыл… Расстаться с человеком проще, когда на него злишься, чем когда скучаешь. Это было так больно — верить, что ты вернешься, но знать, что этого может не произойти. Ты уехал, ничего не сказав ни мне, ни брату — ты просто исчез из нашей жизни. Ты не представляешь, как был нужен тогда. Мы остались совсем одни, у нас прибавилось врагов. Они вскрывали письма, пару раз чуть не подожгли дом, где мы снимали комнаты. Из-за того, что Наполеона выставили из гренадерского, у нас не хватало денег, мы едва сводили концы с концами, а продавать что-либо не хватало то ли сил, то ли мы просто тянули до последнего. Нам помогали по чуть-чуть некоторые родственники, но я не могла смотреть на то, как они с жалостью смотрят на меня: мол, смотрите, какие бедные дети, ничего не умеют, а эта сидит сложа руки, пока ее брат выбивается из сил… А ведь это всё Ассоль. Это она, — девушка не выдержала и зарыдала в голос, утыкаясь лицом в ладони.
— Скар… — Теодор сел рядом с ней на кровать и крепко прижал ее к себе, на что та исступленно вцепилась в его одежду.
— Я… я решила помочь. Наполеон не знал. Я устроилась работать в одной из забегаловок разносить заказы. Это было не сложно, хотя сначала я даже разбила пару стаканов, но мне помогали. Я несколько месяцев работала в дневные смены, но один раз меня попросили выйти в ночную — заменить женщину, слегшую с воспалением легких. Зима была: холод, снег. Не удивительно, что она заболела, а у меня с детства было крепкое здоровье, и я… Я тогда согласилась. Брат все равно практически не бывал дома, иногда мы не виделись неделями, — Скарлетт громко судорожно всхлипывала, с трудом продолжая говорить. — Все прошло хорошо, только людей было меньше. И было страшно. Ко мне несколько раз приставали, но все обходилось. Хозяин был добрым человеком, отдал мне деньги и отпустил домой на три часа раньше, чем следовало, сказал выспаться и разрешил пропустить одну свою смену, чтобы не заболеть. Я не сразу заметила, что на улице за мной увязался… один человек, но, когда я это поняла, было уже поздно, — девушка попыталась отстраниться от Теодора, но тот лишь крепче прижал ее к себе.
— Что произошло потом? — казалось, д’Этруфэ был в прострации: его взгляд все больше мрачнел, но он лишь сильнее стискивал зубы.
— Я не могу говорить об этом, Тео. Я не смогу рассказать. Ты и сам все прекрасно понимаешь, — Скарлетт вытерла тыльной стороной запястья слезы. — Он ударил меня по голове, затащил в какую-то подворотню, сделал это…, а затем оставил меня в снегу с пробитой головой в разодранной одежде умирать от холода, унижения и дикой боли, — девушка прикрыла глаза руками. Она знала, как в этот момент переменилось лицо Теодора, знала, потому что достаточно изучила этого человека еще в детстве. И ей было страшно, потому что в случившемся была виновата именно она. Не надо было быть такой дурой и лезть на рожон. Сидела бы дома и спокойно ждала. — Ты знаешь, что Наполеон тогда много пил? Если и не знаешь, то точно догадываешься. Смешно, но именно это меня и спасло. Он шел домой из какого-то дешевого паба с окраины, заметил кого-то в снегу и полез помогать. Когда он понял, что это я, был в таком бешенстве, что я пожалела, что меня не убили…
— Скажи, — Теодор осторожно перехватил инициативу в разговоре, в его голосе натянутой струной звенел скрытый гнев. — Знаешь ли ты, кем был этот человек?
— Т…тед, не надо.
— Пожалуйста.
— Ты знаешь его, знаешь, — всхлипнула Скарлетт, прижимаясь щекой к его груди, сильнее обхватывая друга детства своими тонкими руками, будто боясь, что сейчас он уйдет.
— Тем лучше, — на лице мужчины отразилась боль, он прижался губами к ее лбу, приглаживая волосы.
— Себастьян де Хьюго, он…
— Так вот, что это все значило.
Девушка чуть отстранилась, пораженно смотря на него большими от удивления глазами.
— Письмо Наполеона, одно из них, он дал мне зачесть черновики, чтобы не разводить лишних разговоров до того, как все устаканится.
— И… что же он писал?
— Сейчас это неважно. Скарлетт, — д’Этруфэ повернул ее лицо к себе, своими спокойными мягкими глазами буквально заглядывая в душу. — Почему ты не рассказала мне всего этого сразу?
— Тебе должно быть противно иметь со мной дело, — она не понимала, отчего по ее телу прошла дрожь. Шепот звучал неуверенно, почти жалко. Она понимала, что, каков бы ни был теперь ее ответ, это не заставило бы его уйти, теперь он знал все. — Почему ты не уходишь?
— Как я могу? — на момент лице у мужчины промелькнуло искреннее изумление. — Скарлетт де Брис, ты в своем уме? Как я могу осудить тебя за то, что над тобой учинили это страшное насилие? Как можно осуждать человека за случайность? Да мало ли что происходит в этом мире. Если человека грабят, то он не виноват в том, что кому-то понадобились его деньги. Подлость существовала всегда, существует и поныне, но мы никогда не сможем предусмотреть всё. Неисповедимы пути Господни.
Девушка все так же смотрела на него большими удивленными глазами — она внезапно снова ощутила себя маленьким ребенком. А он увидел в ней прежнюю Скарлетт. Скарлетт, которая была частью его жизни ранее и которая с этого момента будет частью его жизни снова. Теперь уж точно навсегда. И пусть только кто-нибудь рискнет ее у него отнять.
Эта разница в семь лет сейчас была, как никогда ранее, заметна. Теодору было тридцать, ей всего двадцать три. Он был спокойным и сильным, надежным, как стена, и никогда не давал никакого повода в себе усомниться. Она была сломленной и маленькой, но не потерявшей надежды на свое возможное воскрешение.
Вся боль, все эти пять лет, все страдания, перенесенные за это время унижения и стыд… все это растворилось где-то там, в прошлом.
— Ты, — Скарлетт сделала глубокий вздох, — хочешь быть со мной?
Губы д’Этруфэ дрогнули, он улыбнулся:
— Хочу.
Как никогда раньше.
***
Наполеон заглянул в дом и плотно прикрыл за собой дверь, пробегая глазами пустую комнату. Он прошел на кухню, положил на стол теплый хлеб, завернутый в ткань, взял с полки корзину и высыпал туда яблоки. Довольный выполненной работой, Вандес направился в библиотеку напоминать Дженивьен, что читать в темноте вредно для глаз. Парень улыбнулся, когда его догадка подтвердилась. Джен сидела в кресле, шурша листами какой-то книги, видимо ища случайно закрытую страницу. Она едва заметно вздрогнула и подняла на него взгляд, когда под его сапогом скрипнули половицы.
— Я вернулся, — Наполеон присел на подлокотник кресла, с улыбкой смотря на нее.
Женщина окинула его взглядом и тихо хмыкнула:
— Удивили, — Джен закусила губу. Волосы она больше не собирала, и они аккуратными прядями лежали на ее плечах, красиво подвиваясь. — Что-то еще? — женщина поднялась на ноги, подходя к книжному шкафу. Прямой, откровенно изучающий взгляд парня ее смущал, но это не было поводом ему об этом сообщать. Как знать, может, он и сам догадается, что к чему.
— Я пока пойду в свою комнату. Давно хотел покопаться в шкафу, может, чего интересного найду. У отца было много диковинных вещей, — Вандес снова обезоруживающе улыбнулся на иронично приподнятую бровь. Он встал и, приблизившись к Джен, коснулся ее щеки пальцами. Парень как-то совсем легко, по-детски прижался губами к ее лбу, все продолжая счастливо улыбаться, но, когда он отстранился, женщина не выдержала и снова притянула его к себе, целуя в губы.
Наполеон удивленно шумно выдохнул, но пылко вжал ее в стеллаж, отвечая на поцелуй и скользя рукой по ее талии вниз, касаясь бедра сквозь платье.
Он не позволял себе этого обычно. Не позволял. Но сейчас не позволить себе этого было просто невозможно…
Когда парень оторвался от ее губ, Дженивьен обвила его шею руками:
— Наполеон, — она прижалась щекой к его груди и прикрыла глаза. — Скажите мне, почему у Вас с сестрой разные фамилии?