Что теперь?
Теперь я молчу, нервничаю, маюсь ночами, прохаживаясь из угла в угол, лелея свое раздражение и отреченность от всего мира. Книги не читаются, еда застревает в горле, солнце светит слишком ярко, птицы поют слишком громко и мешают спать. Все мешает. Спать, жить, развлекаться, работать, учиться.
Ощущаю усталость, хотя с раннего утра не шевельнул и пальцем, будто что-то таинственное и темное вцепилось в мой позвоночник аккурат между лопаток и вытягивало из меня все мои силы. Ночами я просыпался, мучимый кошмарами о своем раскрытии, хотя, кто знает, что именно я наговорил в своем бреду во время воспаления.
Что-то противно сжимается в груди и вздрагивает, когда я вернулся в родительский дом. У отца было много дел. Правитель он отличный, только вот родитель, как я выяснил еще тогда — так себе, пусть его идея провести все лето в усадьбе за городом была просто замечательной, однако какой в ней толк, если от себя и своих мыслей не закроешься и не уедешь в летнюю резиденцию.
Взгляд замирает, я прижимаюсь лбом к стеклу, ощущая пульсацию в висках. Стекло быстро мутнеет от теплого дыхания, и я отстраняюсь, рукавом стирая муть, и снова прислоняясь к нему.
Сестра вышла в небольшой палисадник. Я боялся уловить ее улыбку в свое отсутствие, но на лице Джейн задумчивое серьезное выражение. Она медленно ступает по дорожке к небольшому фонтану, накручивая на палец сорванный одуванчик со слишком длинным стеблем. Подойдя к источнику, откидывает цветок в сторону и склоняется над водой, опираясь на бортик, подставляя ладонь под струю фонтана.
Рассеяно думаю о том, что, ей очень одиноко в этом месте.
Одиноко здесь? Рядом со мной? Года три назад я посчитал бы эту мысль забавной, но сейчас все изменилось. Я даже почти смирился с ее существованием. Я избегаю Джейн с момента своего вынужденного возвращения.
Пальцы скользят по запотевающему стеклу. Со второго этажа отличный обзор на сад, но сейчас — хоть не дыши. Смотрю на мутное светлое пятно: где-то там фонтан, а на его бортике сидит она.
Снова протираю стекло, но уже ладонью.
И сталкиваюсь с ее взглядом.
Практически испуганно отстраняюсь от окна, уходя в полумрак комнаты, ощущая, как сердце стучит где-то в районе горла.
Прекрасно.
Раздраженно бью кулаком по стене, им же затем в нее и упираясь, с трудом сдерживаясь, чтобы не выругаться от волнения и ненавязчиво прибившимся к нему сомнения и боли. Другой рукой осторожно касаюсь своих плотно сжатых подрагивающих губ.
Мне уже восемнадцать лет, а страдаю, как девица на выданье. Смогу ли я упасть еще ниже в своих же глазах?
— Ты уже начал говорить с собой. Что дальше? — ворчу себе под нос. В комнате душно и пахнет деревом и старой бумагой.
Джейн…
Прислуги здесь почти нет, говорить тоже особо не с кем. Ее фрейлины сидят где-то бухтят о ценах на рынке или пытаются «случайно» столкнуться со мной, а она…
Зачем им вообще обсуждать цены на рынке, если они живут при наследнице за счет двора и получают все, чего пожелают? Смешной народ.
Сестра специально, беспокоясь о своем зрении в будущем, выбирала себе грамотных чтиц, и вечерами они сами своими гнусавенькими, но чистыми голосами зачитывали ей книги. Она просила их читать без выражения, на что они жали плечами, но послушно выполняли мудреный приказ ее светлости. Кажется, сестры-цыганки — Петра и Шанталь — фаворитки в свите. Красивые — бронзовая кожа, слегка вытянутые лица, по-иностранному привлекательные, хищные изгибы бровей, темные глаза, — но с провинциальными манерами. Петре двадцать пять, Шанталь двадцать восемь. Обе строят глазки мне, стоит только появиться в зоне поражения, хотя пару лет назад сюсюкались, как с ребенком. А теперь «ваше-ство, а, ваше-ство?» И подмигивают, посмеиваясь, когда я прохожу мимо. Может, стоит извлечь из этого хоть немного выгоды?
Выдыхаю себе под нос, тряхнув головой, представив себя в близком обществе одной из них.
— Не выход, — мой голос звучит неуверенно.
Время давно близится к вечеру, скоро подадут ужин. Там, наверное, уже стоят подсвечники, ритуал зажжения которых случится только, когда «их-шства» спустятся «кушати».
Вздрагиваю от стука в дверь. Нервно приглаживаю растрепавшиеся волосы и собираю их в хвост, пытаясь привести себя в порядок.
— Вильгельм? — голос Джейн звучит спокойно, как обычно, но я улавливаю взволнованные нотки. — Сегодня я ем у себя. Если захочешь, заходи, как закончишь со своими делами, мне нужно с тобой поговорить, — она на секунду замолкает, видимо скользя взглядом по закрытой двери. — Правда, нужно. В последнее времы тебя будто бы не существует. Я скучаю по тебе, хотя ты находишься здесь, рядом со мной. Вильгельм, это тяжело. Ты не чужой человек, будь хотя бы частью семьи. Не исчезай так внезапно, у меня же больше никого…
Последние слова исчезают вместе с ней в глубине коридора.
Обреченно закрываю глаза, ощущая, как на них наворачиваются непрошеные слезы.
***
— Захожу, — объявляю, стоя за дверью, выжидаю несколько долгих секунд и толкаю дверь, тихо ступая на мягкий ковер.
Она задумчиво сидит перед зеркалом, на ее коленях лежит толстая книга. Видя мое отражение, мягко улыбается и кивает. Меня же от волнения и бессонницы потряхивает, как в лихорадке, но мое внешнее холодное, почти отстраненное спокойствие отталкивает и раздражает даже меня самого.
Ничего не могу с собой поделать, сейчас я балансирую над пропастью. Мне нужно держать себя в руках.
— Проходи, — ее смущает повисшая тишина. Раньше рядом с нами тишины не было никогда. Сейчас она стала нашим коконом, который мы сами же для себя сплели. Точнее, нет, не мы. Это сделал я сам.
Дверь тихо закрывается. Я задумчиво опираюсь о нее спиной, но передумываю и прохожу вглубь комнаты, испытывая жгучее тянущее чувство стыда, будто совершаю нечто порочное. Секунды кажутся вечностью. Я с трудом сглатываю вязкую слюну и останавливаюсь за спиной Джейн, складывая руки на груди.
— Ты хотела со мной поговорить.
Девушка кивает, делая тяжелый вздох. Она наверняка думала над тем, что хочет мне сказать, не день и не два. Неделю, если не больше. И то, что она наконец решилась на серьезный разговор, говорит о многом.
Сестра машинально поглаживает корешок книги, смотря в глаза своему отражению:
— Вильгельм, — она поджимает губы, кажется, все же подбирая слова.
Тонкие длинные пальцы, благородная бледная кожа, легкие покраснения в районе суставов, просвечивающие синеватые венки.
Удивленно моргаю, когда девушка, не глядя, протягивает мне свой гребень:
— Пожалуйста, — говорит утвердительно, как будто мы делаем так каждый день, как будто этот ритуал живет у нас уже вечность, не иначе. Как, если бы я сам просил ее дать мне эту вещь.
Я не отказываюсь, лишь молча принимаю дар.
Касаюсь ее волос.
Джейн начинает о чем-то говорить. С удивлением осознаю, что ее речь вовсе не заходит о проблемах наших взаимоотношений.
Слова, быстрые и легкие, проносятся мимо меня. Все мое внимание сосредотачивается в моих руках. Я ощущаю себя проклятым. Если бы я знал, что именно запустило этот зловещий механизм, то возможно знал бы, как его отключить. Однако это не та тема, которую можно с лёгкостью поднять даже со своими близкими друзьями. Она пропитана стыдом, опасностью и помешательством и с каждым годом, не находя никакого выхода, укореняется в моей голове болезнью. Идеей.