Рассматривая затем материальные явления, «тела», как называет их Декарт, подвергая наше представление о них такому же анализу, какому он подверг перед тем состояния сознания, Декарт выделяет из нашего представления о внешнем мире ряд признаков, ему не принадлежащих и вносимых нашим сознанием. Цвет, запах, теплота и так далее – все это, замечает Декарт, не свойства внешних тел, а получаемые нами от них ощущения. Единственным свойством, принадлежащим телам, является их протяжение, занимаемое ими пространство (Гоббс совершенно справедливо указал, что и протяжение тел является нашим восприятием). Итак, существуют два ряда явлений: явления психические, основным свойством которых является по терминологии Декарта мышление, и явления материальные, характеризующиеся одним только свойством – протяжением. Возникает вопрос, в каких отношениях эти два ряда явлений состоят друг к другу?
Если мы обратимся к истории человеческой мысли, то найдем целый ряд различных решений этого вопроса. Можно решать его так, что, наряду с другими формами проявления материи, она может проявляться еще в форме явлений психических, что психические явления представляют функцию материи; это будет миросозерцание материалистическое, получившее различную формулировку в различных школах. Можно, напротив того, признать внешний мир продуктом нашего «я» и единственной реальностью признать дух – идеализм Беркли и позднейших идеалистических школ. Затем можно как психические, так и материальные явления рассматривать не как реальности, а только как явления, признать, что действительная реальность лежит глубже тех и других, что те и другие представляют различные стороны одной и той же реальности – субстанции, лежащей в основе как материальных, так и психических явлений (монизм Спинозы и современный – научный). Как ни разнородны все эти мировоззрения, как ни различна их относительная ценность, все они считаются с несомненным, бросающимся в глаза фактом тесной связи между духом и телом.
Совершенно иначе решало тот же вопрос средневековое миросозерцание. Проводя резкую границу между областью добра и зла, олицетворяя абсолютное Добро в виде Бога, абсолютное Зло – в виде дьявола, игравшего такую видную роль в средневековом миросозерцании, оно распространяло тот же дуализм на взаимные отношения между духом и телом. Тогда как греховная плоть включалась в материальный мир, в царство дьявола, дух, по крайней мере просветленный и очищенный от примесей, внесенных в него единением с телом, принадлежал к царству добра. Дух и тело представляли собой не только две различные, но и противоположные, враждебные субстанции, в идеале, по крайней мере, независимые одна от другой. К этому миросозерцанию примкнул Декарт; очистив представление о духе от грубых примесей, он в то же время углубил пропасть, которую средневековое миросозерцание провело между духом и телом и которую всячески старалась заполнить новая мысль. Так как психические явления можно мыслить раздельно от материальных и обратно, то в основе тех и других должны лежать две различные субстанции. В основе психических явлений лежит одна субстанция – мышление, в основе материальных другая – протяжение. Обе эти субстанции совершенно раздельны и независимы одна от другой. Отсюда Декарт вывел, что нет никакого основания думать, будто с гибелью тела должна гибнуть и душа и что душу поэтому следует считать бессмертной. Этим выводом он весьма дорожил и ставил его в особую заслугу себе и своей философии.
Столько же дорожил Декарт данными им доказательствами бытия Божия. Доказательств этих два. Первое основано на том, что идея совершеннейшего существа не могла бы возникнуть у нас, несовершенных существ, без содействия совершеннейшего существа. Второе – на том, что в самой идее Божества содержится неизбежно его существование. Представлять себе Божество, то есть существо совершеннейшее, и в то же время считать его лишенным такого необходимого атрибута совершенства, как существование, так же невозможно, как невозможно представить себе треугольник, сумма углов которого не равнялась бы двум прямым, или вообразить гору без долины. Декарт, как мы сказали уже, придавал особенное значение этим доказательствам и своему учению о раздельности души от тела, вменял в обязанность всем верующим защищать его философию, так как она дает доказательства столь важных истин, и обвинял своих критиков не только в личном недоброжелательстве к нему, но и во вражде к «cause de Dieu». Тем не менее, именно эти пункты метафизики Декарта вызвали наиболее разногласий. Учение о раздельности души и тела вызвало раскол в школе Декарта уже при его жизни, а после его смерти попытки примирить с фактами столь противоречащее последним учение образуют одну из важнейших глав в истории картезианской[2] философии. Точно так же набожные люди, вроде католического священника Гассенди, не сомневаясь в существовании Бога, считали данные Декартом доказательства этого неудачными, а Кант окончательно и навсегда устранил из философии всякие попытки доказывать существование Божие путем рассмотрения идеи божества.
2. Научные теории
Если на метафизике Декарта сильно отразились его богословские взгляды, если результаты, к которым он пришел, в значительной степени определялись внутренней потребностью мыслителя дать рационалистическое обоснование теологическим догматам, если сами доказательства метафизических положений часто носят у Декарта схоластический характер, – то на естественнонаучных теориях Декарта влияние теологии сказалось только внешним образом. В общем он здесь обнаруживает редкую смелость мысли и полную независимость от традиционных взглядов. Излагая с оговорками учение о движении Земли, он в то же время дает научную космогонию, не имеющую ничего общего с библейской. Правда, Декарт излагает ее в виде гипотезы, заявляет, что он говорит не об образовании нашего мира, а мира гипотетического, но заявление это не могло ввести в заблуждение никого, и сам Декарт, как пишет его младший современник, остроумный критик и популяризатор его философии, иезуит Даниэль, был бы искренно огорчен, если бы кто-нибудь поверил его заявлениям. Что же касается схоластики, схоластических приемов мышления, то связь с ними не порвана у Декарта даже в этой области. Мысль не делает скачков, и «сокрушитель схоластики» Декарт сам является в значительной степени схоластиком даже в своих научных теориях. Необузданная его страсть к гипотезам, отсутствие потребности обосновать их опытом, замена последнего диалектическими и логическими построениями, стремление все объяснить, как бы недостаточны ни были данные, из которых исходишь, – все эти черты, так неприятно поражающие современного читателя, станут понятны для него, если он вспомнит, что незадолго до Декарта на научных диспутах не только обсуждался, но и получал вполне определенное решение вопрос, например, о том, сколько зубов было у Адама при появлении его на свет. Только рост и популяризация положительной науки приучили к сознанию, что бездоказательные предположения не имеют ничего общего со знанием, что бумажная философия, не проверяющая своих построений математическим вычислением, опытом и наблюдением, не продвигает ни на шаг вперед науку и что лучше смиренно признать свое неведение и дать себе отчет в условиях, при которых может быть сделан дальнейший шаг вперед, чем гадать и фантазировать. Декарт и в этом отношении занимает промежуточное место между старой и новой мыслью. И это тем страннее, что уже старший современник его, Галилей, дал в своих сочинениях классический образец строго научного метода.