Учение Декарта о «разумной душе» принадлежит к наименее удачным отделам его философии. При изложении этого учения Декарту пришлось натолкнуться на ряд трудностей. Так как единственным свойством души он признавал мышление, то отсюда вытекало, что душа должна была мыслить уже в утробе матери, и противники спрашивали Декарта, отчего мы не помним образованных нами в ту пору идей. Декарт соглашался, что мы мыслим уже в утробе матери, и давал более или менее убедительные в глазах его критиков объяснения указанного ими факта. Но возникали и другие трудности. Нужно было закрыть глаза на факты, чтобы не видеть влияния тела на дух, и обратно – духа на тело, и возникал вопрос, каким образом протяженная субстанция может влиять на непротяженную. Затем являлся вопрос, где помещается разумная душа и может ли вообще где-нибудь помещаться непротяженная субстанция, какой является с точки зрения Декарта душа. На последний вопрос Декарт отвечает с обычной своей определенностью и категоричностью: разумная душа помещается в шишковидной железе, так как эта железа – единственный непарный орган в мозгу. Кроме того, по мнению Декарта, она расположена так, что может легко перемещаться под влиянием тонкого вещества, обращающегося в полостях мозга, и таким образом тело оказывает влияние на дух. В свою очередь, шишковидная железа так подвижно подвешена, что может быть приведена в движение и нематериальной душой, и тогда через посредство тонкого вещества, указанного выше, она «действует как бы по лучам на остальное тело». Несостоятельность этой теории – относящейся, этого не следует забывать, к одной из величайших загадок, над которыми трудилась и продолжает трудиться до сих пор человеческая мысль, была так очевидна еще современникам Декарта, что уже ближайшие его преемники приступили к ее пересмотру и видоизменению.
Глава VI. Глава школы
Значение «Опытов» не исчерпывалось изложенными в них частными открытиями Декарта: в том же направлении действовала целая плеяда естествоиспытателей, современников и предшественников Декарта, – во главе их Галилей и его ученики – и открытия, внесенные ими в сокровищницу науки, несомненно и многочисленнее и важнее открытий Декарта. Но зато в «Опытах» сделана была первая попытка подвести все открытия новой эпохи и тогдашние естественнонаучные знания под один общий принцип, дано было систематическое изложение некоторых естественнонаучных отделов в духе новой науки. Появлялась, таким образом, возможность ввести новые открытия в школьное университетское преподавание. Схоластика, давно уже утратившая ценность в глазах людей, способных самостоятельно мыслить, все еще царила в школе, так как перед отдельными, не связанными общей теорией открытиями нового времени она имела преимущество прочно установившейся системы. Новые наблюдения чуть ли не ежедневно пробивали бреши в этом стройном миросозерцании; но в школу их не пускали, ученикам с кафедр подносилось нечто связное и единое. Теперь, с выходом в свет «Опытов», вместо разрозненных единичных фактов, не укладывавшихся в старую систему, появилось новое миросозерцание, которое, может быть, страдало фантастичностью, но которому нельзя было отказать в стройности и последовательности. Правда, страх перед «почитаемыми особами» заставлял Декарта держать в рукописи свое сочинение «О Мире», изданы были только избранные разделы. Но это неудобство находило себе противовес в личных сношениях и связях. За долгие годы пребывания Декарта в Голландии у него образовались тесные связи в ученом мире и светском обществе, и в том и в другом он нашел верных учеников и апостолов своей философии.
Особенно важное значение для дальнейших судеб декартовой философии имело его знакомство с Ренери, начало которого относится еще к 1632 году. Католик по рождению, перешедший потом в протестантство, Ренери в ту пору был воспитателем в частных домах, увлекся учением Декарта и стал преданным его последователем. В 1634 году он был приглашен профессором в Девентер, а в 1635 году, когда в Утрехте основался университет, Ренери пригласили занять в нем кафедру философии. Таким образом, в Утрехтском университете со дня его основания естественные науки преподавались убежденным картезианцем. Ренери был очень осторожен и старался в своих лекциях не задевать сторонников старых учений. Но вскоре при содействии Ренери в состав утрехтских профессоров вошел другой картезианец с темпераментом пылким и страстным, Региус, сообщивший иной темп движению.
Региус познакомился с философией Декарта из устных бесед с Ренери, а выход в свет «Опытов» окончательно определил дальнейшее направление его научного развития. Между тем его увлекательное красноречие и обширные знания создали ему в Утрехте громадную популярность среди учеников (Региус по профессии был врач, но занимался в то время частными уроками), и, когда приток студентов заставил основать при университете вторую медицинскую кафедру, ученики его через родных оказали давление на городской сенат, чтобы кафедра эта была предоставлена Региусу. Только тогда молодой профессор осмелился завязать переписку с Декартом; в письме к нему он называл себя «его созданием», писал, что только «ему он обязан своей кафедрой», и просил Декарта не отказать ему в личном руководстве. Декарт милостиво принял поклонение и с обычным своим самодовольством тотчас же известил о происшедшем Мерсенна. Вскоре он мог сообщить Мерсенну еще более утешительные сведения об успехах своей философии. Когда умер Ренери, профессору элоквенции.[3] Эмилиусу вменено было городским сенатом в обязанность включить в надгробную речь похвалы в честь Декарта, и речь Эмилиуса действительно представляла собой скорей похвальное слово в честь французского мыслителя, чем речь над гробом скончавшегося товарища. Ренери ставилось в заслугу, что он насадил в Утрехте учение Декарта, «этого единственного Архимеда нашего века, единственного Атласа вселенной, наперсника Природы, могущественного Геркулеса, Улисса и Дедала». Профессор элоквенции настолько увлекся возложенной на него обязанностью, что написал даже стихи в честь Декарта, которые и были присланы последнему. Все предвещало мирное торжество новых идей, но этого не могли допустить богословы. Началось то, что гиперболически можно назвать «преследованием» декартовых идей в Голландии.
Во главе богословского факультета в Утрехте стоял тогда Гисберт Воэт. Наши сведения о нем носят односторонний характер, так как мы черпаем их из картезианских источников. Но даже из них видно, что это была личность во многих отношениях симпатичная, пользовавшаяся громадной популярностью, которую Воэт сохранил до конца своей долгой жизни. Он бесстрашно громил в своих проповедях сильных мира, был идолом простого народа, считался «украшением голландской церкви». В то же время это был фанатичный кальвинист, натура страстная и необузданная, считавшая все средства дозволенными, когда дело шло об интересах религии в том узком смысле, в каком их тогда понимали. Сначала Воэт не давал себе, видимо, отчета в тех последствиях, какие будет иметь распространение новой философии. Назначение Региуса профессором состоялось с его одобрения, а по избрании Воэта ректором Региус с его согласия открыл ряд диспутов, долженствовавших доставить торжество новой философии, и тезисы, выставленные Региусом, были просмотрены и одобрены Воэтом. Но когда диспуты из добродушных собеседований, какими они были раньше, превратились в ряд скандалов, оканчивавшихся бурными аплодисментами одной стороны, шиканьями другой, Воэт почувствовал, что под видом невинных естественнонаучных положений в стены университета проникает новый, разлагающий старые основы дух. Декарт давно внушал подозрения Воэту в качестве воспитанника иезуитов, но в своих сочинениях он был осторожен и неуязвим. Менее осторожен он был в частных беседах, и некоторые его заявления могли раскрыть Воэту глаза на тенденции новой философии.
В Утрехте жила тогда m-lle Шюрманс, ученейшая женщина своего времени, замечательная лингвистка, знавшая все европейские живые языки, не исключая турецкого, и, кроме того, свободно говорившая на латинском, греческом, еврейском, сирийском и арабском. В то же время это была талантливая художница, прекрасно рисовавшая и ваявшая, и знаток математики, философии и богословской литературы. На последней окончательно сосредоточились ее симпатии, и она отказалась от светских развлечений, оправдывая свое решение словами св. Игнатия: «моя любовь распята на кресте». Декарт был знаком с m-lle Шюрманс, и в одно из своих посещений Утрехта, застав ее за чтением Св. Писания в еврейском подлиннике, выразил свое удивление по этому поводу. М-llе Шюрманс ответила, что не знает занятия, которое было бы полезнее. Тогда Декарт рассказал ей, что когда-то он тоже изучал еврейский язык, чтобы в подлиннике читать Библию, но, прочитав то, что Моисей говорит о сотворении мира, он не нашел там ничего, что было бы сказано ясно и раздельно. М-llе Шюрманс впоследствии благодарила Бога за то, что не поддалась влиянию столь безбожного и легкомысленного человека, а Воэт на основании подобных рассказов имел право считать Декарта уже не иезуитом только, а атеистом.