— Свет зажгли.
— Где? — оживился я.
— У булочника.
— Беги узнай, который час! — попросил я слугу, но тут же встрепенулся и снял с пояса кошель. — Держи грешель, купи какого-нибудь горячего питья. И не скупись, себе тоже возьми.
Хорхе Кован принял мелкую монету в четверть гроша и заколебался.
— Могу покараулить, пока вы сходите. Хоть погреетесь.
— Иди! — отмахнулся я.
Если дело не в дурацкой шутке и почтовая карета просто задержалась в пути, то кучер постарается наверстать упущенное время и ожидать пассажиров наверняка не пожелает. При необходимости Хорхе мог навязать свое мнение кому угодно, но, как совершенно справедливо заметил он сам, меньше всего сейчас нам нужны проблемы с местными властями.
Накинув на голову капюшон, слуга пересек площадь и постучался в булочную. Какое-то время ничего не происходило, затем дверь распахнулась и слуга скрылся в лавке.
Я остался на улице наедине с холодом и ветром. Та еще компания.
Сделав несколько глубоких вдохов, я обратился к своему эфирному телу и попытался с помощью внутренней энергии ускорить кровоток и хоть немного согреться, но ожидаемо натолкнулся на невидимую стену. Когда-то для подобного трюка не требовалось даже сосредотачиваться, теперь же единственным результатом стало болезненное жжение в левой руке.
Провалиться мне на этом месте! В кого я превратился?! Беззвучно выругавшись, я начал перебирать пальцами янтарные четки, и вскоре раздражение и злость отошли на второй план, жжение в руке ослабло, перестал трясти озноб. Нет, холод никуда не делся, просто стало легче не обращать на него внимания.
Стукнула дверь, на улицу вышел Кован. Он пересек площадь и протянул мне одну из двух глиняных кружек, горячее содержимое которых курилось белесым паром.
— Два пфеннига, магистр, — полез он за сдачей.
— Потом! — оборвал я слугу и стиснул озябшими пальцами теплые бока кружки.
Затем вдохнул чудесный аромат глинтвейна, миг помедлил и сделал первый осторожный глоток. По телу разошлось живительное тепло, хмурое утро сразу перестало казаться таким уж беспросветно холодным. Впрочем, непогода мигом напомнила о себе порывом стылого ветра. Поземка на площади так и кружилась.
— Булочник говорит, с утра все в церкви, — сообщил Хорхе, хлебнул глинтвейна и поежился.
— Ну конечно! — Я хлопнул себя по лбу. — Болван! Сегодня же осеннее равноденствие! Первый день пути пророка в Ренмель!
Хорхе особой религиозностью не отличался, поэтому уточнил:
— И чем нам это грозит, магистр?
— Проторчим тут еще не меньше часа, — ответил я и вновь приложился к пузатой кружке. Сделал жадный глоток и поморщился. — Пока не закончится праздничная служба, никто в дорогу не отправится.
Кован скривился и досадливо сплюнул под ноги.
— Идите греться, магистр. Я покараулю карету.
— Допивай, сразу и кружку унесу.
Хорхе запрокинул голову, кадык на худой шее заходил вверх-вниз в такт быстрым глоткам, и я остановил слугу:
— Не торопись так!
Подогретое вино подействовало наилучшим образом, да и обращение к эфирному телу пусть и с заметным опозданием, но все же принесло свои плоды — холод на время отступил. В гости к булочнику пойду позже, когда снова озябну.
Слуга вдруг встрепенулся и скинул с головы капюшон.
— Магистр! Слышите?
Я замер на месте и очень скоро уловил цоканье копыт и скрип конной упряжи. Влил в себя остатки глинтвейна и не без сожаления отдал Ковану кружку, о бока которой было так приятно отогревать замерзшие пальцы.
— Живо! Одна нога там, другая здесь!
Хорхе побежал в булочную, а я поднял с земли саквояж и прошелся по площади в ожидании почтовой кареты. Увы и ах, из-за домов на дорогу вывернула четверка лошадей, тащивших за собой неповоротливый дилижанс. Передней парой управлял паренек-форейтор, на козлах сидели кучер в зеленом плаще и заросший кудлатой бородой охранник в теплой стеганой куртке. Одной рукой последний придерживал устроенный на коленях арбалет.
Дилижанс! Я страдальчески сморщился. Мало того что пассажиры обыкновенно набивались в них будто селедки в бочки, так эти сундуки на колесах еще и ехали куда медленней почтовых карет. С тем же успехом можно было отправиться в путь пешком. Когда б не холод и опасность наткнуться на ватагу лихих людей, видят небеса, я бы так и поступил.
Лошади остановились, и парнишка-форейтор немедленно выбрался из седла, прошелся по площади, разминая занемевшие ноги и разогреваясь. Войлочная шапка, надвинутая на уши, и латаная-перелатаная куртка защищали от холода не лучшим образом.