Татьяна Алексеевна Мудрая
Ренегаты
Что осталось от случившегося в её памяти? Страшный лязг, который прорвался сквозь дым и вой пламени, заглушив жирный треск древесины. Должно быть, пожар высвободил решетку, которая была накручена на брус поверху ворот и ещё до осады безнадёжно там заклинилась. Теперь она пала и распрямилась всеми сочленениями — подобие гибкой и редкой сети. Те из нападавших, что хотели ворваться первыми, попали в неё и забились, как рыбы, пытаясь выпутать оружие и себя самих.
Этого мгновения хватило, чтобы рыцарь Бельтран подтолкнул её в спину узловатым кулаком и тотчас оттеснил:
— Иди, Альги, девочка. Я вперед… Мы прикроем…
Иногда, на пределе сил, они возрастают, и клинок, непомерно тяжкий, будто отдаёт тебе мощь поверженного врага.
А вот память словно отрезает от тебя тем же клинком.
Меч плясал в руке. Алка — будто не она — видела, как под тяжестью улова рвётся стальной невод, как её друзья схлёстываются с рыжекосыми, падают, отступают, оттесняют, прорываются во главе с Белым Рыцарем. Прямо в гигантское осатаневшее солнце.
Жестокий удар в плечо.
И сама Алка — в кровь и огонь пожарища. Разворачивается от удара, опрокидывается лицом, падает в колодец темноты, не ощущая дна.
…Пробудила жгучая боль, которая странным образом накладывалась на ноющую, и мерзкий летучий запах.
— Тц-ц, — проговорил некто голосом, не мужским и не женским, — не ворохнись, это чтобы мёртвый огонь не прикинулся.
Окские слова этот человек выговаривал нечисто.
Алка открыла глаза: своды грубого базальта, похоже, подвал центральной башни, где была темница. Верхний ярус, узкие оконца. При прежних хозяевах её использовали как кладовую, но сейчас, едва девушка повернула голову, как в свете жирников колыхнулись и спутались широкие ленты вони: грязное льняное полотно, волглая овчина, протухшая кровь, смертный пот, харкотина, кал и моча.
— Лекарь вырезал стрелу вместе с наконечником. Не пропадать же доброй стали, — сказал непонятный голос. — А Джизелле приказал смочить рану от заразы крепкой архи. Молочной водкой. Ты раненько очнулась.
Над ней склонилась чёрная лохматая голова в неуклюжем подобии тюрбана.
— Это ты Джизе… Кто ты?
— Пленник, вроде тебя. Но взят без такого почёта. Безоружным. И давно.
— Тебя не убили?
Он, кажется, ухмыльнулся — щетина на верхней губе слегка дёрнулась.
— Без оружия, сказал. Тебя пока тоже не убьют. Дивятся, что с мечом и в воинском поясе с оберегами — самоцветы эти. Ты одному из них по запястью полоснула, важному.
— Не поняла. Почему тогда?
— Оружного противника убить — высокая честь обоим. Даже крестьянина с острой лопатой, если владеть искусен. Мужчину, будущего мстителя убить — необходимость. Ребёнка ростом ниже тележной оси — позор. Женщину — бесчестье. А кто ты — онгры не понимают.
Услышав их, подошёл еще один. Как назвал человека их племени Джизелла — онгр? В полосатом балахоне до пят, почти чистом, седые волосы туго закручены серой тряпицей, безбород. Наклонился, потрогал Алкино плечо, сказал отрывисто:
— А себ тишта. Кётешт.
Джизелла прижал руку к груди, засуетился с тряпьём.
— Что… сказал? Кто?
— Ты не особенно говори — я и так объясню. Лекарь толкует, рана чистая, ни крови, ни гноя, можно повязку с мазью наложить.
Бережно открыл и приподнял девушку — тут она заметила, что лежит под рванью голая по пояс. Наложил тряпицу с чем-то, больше похожим не болотную тину, примотал полосой ткани.
— Напоить тебя? Велено беречь. Не противься — никто судьбы себе не ведает.
В грубой глиняной чашке плескалось нечто синевато-мутное, пахнувшее почти как архи, но послабее. Тошнотворное.
Отхлебнула.
— Кумиш. Сброженное кобылье молоко. Его в араку перегоняют, — кивнул Джиз. — И для лёгких хорошо. А воды дал бы тебе, но опасно при таких ранах да в чужом месте.
Алка нахмурилась.
— Говоришь, не чужое оно, место?
Кивнула.
— Твоё, выходит. Было. Зовут-то как тебя? Не прячься, у них не знаешь, что тебе поможет, что навредит. И что они сами успели насчёт тебя сообразить. Хитрые.
Всё, чему помешала изматывающая осада крепости, от чего остался один язык — и как ей удалось принять его в себя? Всё это нахлынуло, смешалось с тем, что её разум сохранил от мира по ту сторону.
— Альгерда. Племянница коменданта крепости.
Крепости недостроенной — и оттого безымянной?
— Знатная добыча, — кивнул Джиз. Ей хотелось называть его так, потому что в большом имени явно чувствовалось женское, извилистое. — Дорогая.