Центрум был лидером – а потом его помножили на ноль. Катаклизм исковеркал тут все – рельеф местности, климат, уровень жизни, политическое устройство, демографию, даже религию. На континенте воцарился хаос, а где хаос, там всегда есть любители и профессионалы ловли рыбы в мутной воде. Я, собственно, один из таких профессионалов. Точнее, я считал себя таковым до сегодняшнего утра.
Пока я размышляю подобным образом, сидя на обломке камня, вывалившегося из стены мавзолея, Бека и Пономарь собирают вещи. Наконец они появляются в проломе. Костыль легко встает, указывает стволом винтаря на тропу, уводящую между могил-пирамидок в туман.
– Пошли. Бека первым, потом Гонец, потом Пономарь. Я замыкающим.
Глава четвертая
Не люблю я Ржавые болота. Дышать тут тяжело. И не в сырости дело. Мне запах не нравится. Тростниковая гниль, вода, ржавчина – все смешивается в осязательный коктейль, и лично мне он не по вкусу.
Впереди качается спина Беки. Под ногами хлюпает, грязная вода брызжет на комбез, в стороне каркает местная ворона. А может, и не местная – эти птицы в Центруме точно такие же, как и у нас, на Земле.
Как обычно, ни с того ни с сего вспоминается стишок, на этот раз Киплинг: «День-ночь, день-ночь, мы идем по Африке». Пытаюсь переделать певца британского колониализма под наши нынешние реалии: «День-ночь, день-ночь, мы идем по Центруму. День-ночь, день-ночь – все по тому же Центруму. Хлюп-хлюп-хлюп-хлюп – от шагающих сапог. И отдыха нет никогда…»
Бека движется головным, вертит головой на триста шестьдесят градусов, как сова. Вторая причина, по которой я не люблю болота, – плохая видимость. Тростник, узколист и камыши стоят стеной, и никогда не знаешь, что или кто подстерегает тебя в этих зарослях. Ломиться очертя голову тут смерти подобно, двигаться приходится очень медленно, постоянно осматриваясь и прислушиваясь, хотя толку от этого не много.
Третья причина моей нелюбви к болотам – шум. Здесь никогда не бывает тишины. Болота вздыхают, булькают, шуршат тростником, плещут водой – а мне в этих звуках слышится злорадный шепот: «Иди с-с-сюда, ч-человек… Глубж-же… Дальш-ше… Иди… И не надейс-с-ся вернутьс-ся…»
Я понимаю – паранойя и все такое прочее. Но болота все равно не люблю.
По-хорошему, по-правильному – нам надо выйти на тропу. У Беки карта болот с нанесенными тропами – от кладбища к Дассо, от Канадки на север, к заброшенной железке, и на запад, к Азуму. Полдня все было хорошо, но туман не рассеялся, и мы сбились с пути.
Теперь, судя по всему, мы блуждаем где-то на подходе к Дассо, и чтобы избежать попадания в самую трясину, должны пройти по краю топей к насыпи. По карте получается, что попутная тропа для нашего маршрута есть – она ведет почти строго на север. Но это на карте. А на местности тут одни лужи и камыши.
– М-может, покушаем? – предлагает Бека.
– Рано еще, – отрицательно качает головой Костыль. – До железки дойдем – тогда…
Бека недовольно ворчит, украдкой достает не то сухарь, не то печенье и начинает грызть, зыркая на всех из-под капюшона. Не прав он, конечно – на маршруте жрать нельзя, это даже зеленые новички знают. Но я не суюсь, эти ребята не первый год вместе и до сих пор живы – значит, всех все устраивает.
Пономарь, идущий позади, тихо говорит мне в спину:
– Диабет у него. Частое дробное питание нужно. И углеводы.
Выходим на небольшую сухую гривку. Здесь можно передохнуть и осмотреться. Бека, набив полный рот печеньем, шуршит картой.
– Ну и где она, тропа эта? – раздраженно спрашивает Костыль.
Бека отвечает что-то невнятное, тычет грязным ногтем в помятый лист.
Я оглядываюсь. Над болотами висит дымка испарений, сквозь которую кое-где торчат черные изломанные стволы засохших деревьев. Видимость сильно ограничена из-за дымки, и кажется, что мы находимся на дне гигантской кастрюли с водой и камышами.
– Строение, – негромко говорит вдруг Бека. – Старый ангар. Рядом навес. И забор. На северо-западе.
Мы дружно поворачиваем головы – и так же дружно чертыхнувшись, лезем за биноклями. Глаза у Беки – как армейские дальномеры. Он утверждает, что приобрел необычайную остроту зрения после того, как впервые попал в Центрум, но острота эта у него, только когда на носу очки. Без очков Бека видит как крот, то есть – никак.