Что же ответить на этот суровый упрек в адрес эпохи, которую мы любили со всем энтузиазмом юности? Мы не будем пытаться опровергнуть этот обвинительный акт: хотя он и перегружен несправедливыми сравнениями, многое в нем правда. Опровержения никогда не убеждают, а противопоставлять одну полуправду другой - тщетно, если только обе не могут быть объединены в более широкую и справедливую картину. Конечно, культура Возрождения была аристократической надстройкой, возведенной на спинах трудящихся бедняков; но, увы, какая культура не была такой? Несомненно, большая часть литературы и искусства вряд ли могла бы возникнуть без определенной концентрации богатства; даже для праведных писателей невидимые труженики добывают землю, выращивают пищу, ткут одежду и делают чернила. Мы не будем защищать деспотов; некоторые из них заслуживали боргийского избиения; многие из них расточали в пустой роскоши доходы, полученные от своего народа; но мы не будем извиняться за Козимо и его внука Лоренцо, которых флорентийцы явно предпочитали хаотичной плутократии. Что касается моральной распущенности, то она была ценой интеллектуального освобождения; и какой бы тяжелой ни была цена, это освобождение - бесценное право современного мира, само дыхание нашего духа сегодня.
Самоотверженная ученость, воскресившая классическую литературу и философию, в основном была делом рук Италии. Там возникла первая современная литература, из этого воскрешения и освобождения; и хотя ни один итальянский писатель эпохи не мог сравниться с Эразмом или Шекспиром, сам Эразм тосковал по чистому свободному воздуху Италии эпохи Возрождения, а Англия Елизаветы обязана Италии - "англичанам-итальянцам" - семенами своего расцвета. Ариосто и Саннадзаро были образцами и прародителями Спенсера и Сидни, а Макиавелли и Кастильоне оказали сильное влияние на елизаветинскую и якобинскую Англию. Нет уверенности, что Бэкон и Декарт смогли бы выполнить свою работу, если бы Помпонацци и Макиавелли, Телезио и Бруно не проложили путь своим потом и кровью.
Да, архитектура Ренессанса удручающе горизонтальна, если не считать величественных куполов, возвышающихся над Флоренцией и Римом. Готический стиль, экстатически вертикальный, отражал религию, которая представляла нашу земную жизнь как изгнание души и возлагала свои надежды и богов на небо; классическая архитектура выражала религию, которая помещала свои божества в деревьях, ручьях и в земле, и редко выше горы в Фессалии; она не смотрела вверх, чтобы найти божество. Этот классический стиль, такой холодный и спокойный, не мог достойно представлять бурный Ренессанс, но ему также нельзя было позволить умереть; справедливое подражание сохранило его памятники, передало его идеалы и принципы, чтобы стать частью - участником, но не диктатором - нашего сегодняшнего строительного искусства. Италия не могла сравниться ни с греческой или готической архитектурой, ни с греческой скульптурой, ни, возможно, с самыми благородными полетами готической скульптуры в Шартре и Реймсе; но она могла породить художника, чьи гробницы Медичи были достойны Фидия, а его Пьета - Праксителя.
Живопись эпохи Возрождения не требует извинений: она по-прежнему остается высшей точкой этого искусства в истории. Испания приблизилась к этому зениту в благодатные дни Веласкеса, Мурильо, Риберы, Зурбарана и Эль Греко; Фландрия и Голландия подошли не так близко в лице Рубенса и Рембрандта. Китайские и японские художники достигли своих собственных высот, и порой их картины производят на нас впечатление особенно глубоких, хотя бы потому, что они видят человека в большой перспективе; однако их холодная, созерцательная философия или декоративная элегантность перевешиваются более богатым диапазоном сложности и силы, а также теплой жизненной силой цвета в живописном искусстве флорентийцев, Рафаэля, Корреджо и венецианцев. Действительно, живопись Ренессанса была чувственным искусством, хотя она создала некоторые из величайших религиозных картин, а также, как на Сикстинском потолке, некоторые из самых духовных и возвышенных. Но эта чувственность была благотворной реакцией. Тело достаточно долго очерняли; женщина на протяжении веков терпела издевательства сурового аскетизма; хорошо, что жизнь должна подтвердить, а искусство - подчеркнуть красоту здоровых человеческих форм. Ренессанс устал от первородного греха, битья в грудь и мифических посмертных ужасов; он повернулся спиной к смерти и лицом к жизни; и задолго до Шиллера и Бетховена он пропел бодрящую, ни с чем не сравнимую оду радости.