Глава 15
Ренни
Я был таким ублюдком.
Я знал это.
Черт, какая-то часть меня, наверное, блядь, знала об этом, пока я делал этот чертов телефонный звонок ее родителям.
Я даже не знал, какой будет финал у всего этого. Я знал, входя туда, что там были проблемы, особенно с ее матерью. Но я подумал, что, возможно, они усилились в голове Мины из-за их избегания.
Мне следовало бы знать лучше.
Ее мать, во всех смыслах и целях, была гребаной ледяной королевой, хладнокровной сукой. Мне не нравилось слишком часто употреблять слово «сука», но если и была когда-либо женщина, которая заслуживала этого термина, то это была Акари Пек.
Я ожидал, что она будет холодной и сдержанной по отношению к Мине. Это звучало нормально для их общения. Я точно не ожидал осуждения и снисхождения, которые сочились из каждого слога, когда она заговорила.
Дедрик Пек, однако, его я неправильно понял.
Я ожидал увидеть трудоголика. Я был одновременно прав и неправ, когда впервые встретил ее и назвал армейской девочкой. Ее отец не служил ни в какой армии, но он много работал по контракту с различными армиями по всему миру. Его специальность — извлечение разведданных.
Я не ожидал, что ему действительно наплевать на свою дочь. Это был совершенно неожиданный, неприятный сюрприз. Я полагал, что с холодной и сдержанной матерью любой порядочный мужчина сделает шаг вперед и попытается заполнить пустоту. Я был совершенно не в себе от этого. Дедрик Пек не хотел детей, и ему было все равно, знают ли об этом его отпрыски.
Я мог бы посочувствовать той холодности, которую она получала, хотя у нее самой были кубики льда для родителей, но, по крайней мере, я всегда был нужен своим родителям. Меня никогда не воспринимали как неудобство или не заставляли чувствовать себя рутиной. Во всяком случае, мои гребаные родители получали удовольствие, воспитывая меня.
И поскольку мои родители разбирали все, что я делал, они редко критиковали такие мелочи, как то, как я одевался или делал прическу, предпочитая вместо этого теоретизировать о том, что заставляло меня делать такие вещи.
Я никогда не забуду, какое, блядь, выражение было у нее на лице, когда она их увидела. Вся ее защита, вся она исчезла. Она была уязвима. Но не в хорошем смысле, как тогда, когда я был внутри нее. Это была необратимая, ужасная уязвимость, которая ясно давала понять, как ужасно она себя чувствовала и как сильно ненавидела меня за то, что я заставил ее противостоять этим чувствам.
Я увидел решение еще до того, как она это сказала. Она приняла решение в ту же секунду, как моя рука коснулась ее колена, пытаясь успокоить ее. Она не хотела, чтобы я прикасался к ней. И, откровенно говоря, если ваше прикосновение вдруг вызвало отвращение, у вас не было никаких шансов на спасение.
Я пытался.
Но она была выше этого.
Я даже не стал дожидаться, чтобы посмотреть, как она отреагирует на то, что я сказал ей, что люблю ее. Это не было какой-то тактикой принуждения с моей стороны. Я просто хотел, чтобы она знала.
Потому что это была гребаная правда.
Я любил ее.
Я не был уверен, когда это произошло. На самом деле, это могло произойти в любое время между ее появлением во время моей драки с Дюком в тот день и предыдущей ночью в постели с ней. Возможно, это был первый раз, когда она позволила мне поцеловать ее, или положить на нее руки, или обнять ее, и между нами ничего не было.
Я понятия не имел.
Но отрицать это было невозможно.
Сначала я не сразу понял это или просто списал это на влечение или какое-то поверхностное дерьмо вроде этого. Но теплое чувство в моей груди, то, как я просто услышал ее смех, заставило меня улыбнуться с другого конца гребаной комнаты, или то, как она пригрозила «засунуть кепку мне в задницу» играя в ГТА, сделало меня счастливее, чем любой чертов сексуальный опыт, когда-либо бывший у меня. Из-за этого секс больше не был просто сексом. Даже когда мы трахались — грязно, грубо, жарко, даже тогда это был не просто секс. Все было гораздо глубже.
Я любил ее.
И как клише, я потерял ее.
Я выглянул в щель в двери, чтобы увидеть, как Рив, единственный из всех гребаных людей, пришел ей на помощь и увел ее, когда она сломалась.
Я зашел за стойку бара, подошел прямо к бутылке виски и отпил из нее.
— Это не поможет, — предупредил Лаз, проходя мимо. Но он оставил все как есть. Лекции не было. Последнее, что мне было нужно — это лекция о вреде алкоголя от какого-нибудь более святого, чем ты, выздоровевшего ублюдка.
Это не должно было помочь, но это должно было немного заглушить колющее чувство в моей груди. По крайней мере, я это знал.
— Эй Ренни, — окликнул любопытный голос Ло, когда она подошла к бару, склонив голову набок.
— Что, Ло?
— Ты не знаешь где Репо хранит специи для маринования?
Это промелькнуло у меня в голове на секунду, прежде чем ее бровь медленно приподнялась, и я вспомнил угрозу, которую она произнесла перед тем, как все, наконец, началось для меня и Мины. Она сделала завуалированную угрозу о том, что замаринует мой член, как у Распутина (прим.перев.: В Санкт-Петербурге расположен единственный российский музей эротики, в нем находится половой орган Григория Распутина).
— Я, блядь, пытался, Ло, — сказал я, опрокидывая бутылку для еще одного большого глотка.
— Ты? — спросила она, сдвинув брови. — Потому что это чертовски похоже на то, что ты проснулся сегодня утром в одном из своих хреновых состояний и обманом заставил меня позволить тебе пригласить Мину, чтобы сделать ей «сюрприз», и, очевидно, привел ее к какому-то хреновому сценарию. По-моему, это не похоже на попытку. Это звучит так, как будто ты просто хочешь иметь возможность делать все, что, черт возьми, ты хочешь, и все остальные просто должны иметь с этим дело. Ну, гребаная новость, отношения так не устроены.
— Она не открылась бы мне, Ло, — сказал я, качая головой, чувствуя, что выпивка начинает действовать, ведя меня скорее к темной стороне, чем к счастливому пьянице, на которого я надеялся.
— О чем ты говоришь? Она дала тебе все. Я знаю эту девушку с тех пор, как ей исполнилось девятнадцать лет. Если ты думаешь, что Мина, которую ты впервые встретил, была классной, Ренни, то та, которая пришла ко мне, была такой же теплой, как чертов жидкий кислород. Ей потребовались годы, чтобы научиться делать что-то такое простое, как смеяться в присутствии большинства из нас. Девушка, которая была в этом клубе последние несколько дней — это Мина, которую я всегда надеялась увидеть, если бы она ослабила границы — теплая, милая, чертовски счастливая. Это все. Чего еще ты мог от нее хотеть?
— Ее прошлое, — признался я, внезапно не понимая, почему это было так важно для меня в первую очередь.
— Верно, — сказала она, сердито глядя на меня. — Потому что, черт возьми, не дай бог, Ренни не получит ответы, которые он хочет, именно тогда, когда он их хочет. Прошло всего пару дней. Ты не мог дать ей больше времени, а?
Она была права.
Она была чертовски права, и мне нечем было защищаться.
Этому не было оправдания.
— Может быть это бесчувственно, — сказала Ло, в ее тоне не было извинения, — но, может быть, подумаешь о какой-нибудь гребаной терапии.
С этим небольшим смертельным ударом она умчалась в подвал, где я мог слышать, как один из детей эпически дремал.
— Хорошо, что у нас здесь есть? — спросил Сайрус, заходя за стойку бара и наклоняя голову к полкам с напитками на задней стойке. — Обычно я сам больше люблю виски, но весь твой рот был на бутылке. Братья или нет, мы не обмениваемся слюной. Так что… будет водка, — сказал он, снимая бутылку с полки и хватая стакан.
— Что ты делаешь?
— Дневная выпивка — это прекрасно. Пить из-за женщины тоже нормально. Но эти вещи нельзя делать одновременно и в одиночку. Итак, выпьем за тех, кто желает нам добра; остальные могут отправляться к чертовой матери, — заявил он, чокнувшись своим стаканом с моей бутылкой и опрокинув его. — Мать твою, дерьмо, — заявил он, когда со стуком поставил свой стакан обратно на стойку. — Забыл, как сильно обжигает водка.