Мы были трусами.
Я была трусихой.
Я бросилась обратно на кровать, прижимая ладони к глазам.
В целом, я была не из тех, кто сожалеет. Хотя это, по большей части, было потому, что я никогда не действовала не подумав. Я никогда ничего не говорила, не взвесив своих слов. Вся моя жизнь была искусно сыгранной игрой в шахматы.
Затем появился Ренни, схватил доску и стряхнул все фигуры со своих мест.
Я кое-что узнала о себе, когда он это сделал — я обнаружила, что мне не так уж и нравится, когда моя жизнь устроена аккуратно, потому что, честно говоря, я не знала другого способа. Пока он не показал его мне.
Если бы он дал мне немного времени, я бы дала ему то, что он хотел — мое прошлое, мои шрамы, мои повреждения. Я, наверное, дала бы ему все, что он хотел. Я уже дала ему больше, чем давала любому мужчине до этого.
Мое сердце, я поняла, что чувствую пустоту в груди.
Он вырвал его и засунул в себя.
Находясь там, я начала задаваться вопросом, будет ли оно всегда там, если я никогда не получу его обратно.
У меня было смутное опасение, пока я медленно засыпала где-то поздно ночью, что мне просто придется привыкнуть к тому, что я больше не чувствую этого биения в груди.
———————
— Мина, — позвала Эшли, заставив меня подпрыгнуть. Я была слишком сосредоточена на том, что записывала свои заметки о Сайрусе, Лазарусе и Риве для Рейна. То, что мне нужно было покинуть комплекс, не означало, что я оставлю работу незаконченной.
Я была выше, чем это.
— Что? — спросила я, глядя на нее и несколько раз медленно моргая, потому что, как я пыталась убедить себя, слишком долго смотрела на свои собственные записи. Реальность заключалась в том, что мои глаза опухли от вчерашнего плача. Но я не хотела признаваться в этом даже самой себе.
— Ло хочет видеть тебя в свободной комнате, — сказала она, уходя прежде, чем я успела задать ей вопрос.
В свободную комнату?
В целом мы все спали в казармах. Это было то, что было наиболее знакомо большинству бывших военных членов Хейлшторма. И это было просто благоразумно. Но Ло держала свободную комнату с односпальной кроватью, тумбочкой и комодом отдельно. Иногда она находила кого-то, кто страдал какой-то тяжелой формой посттравматического расстройства, и ему снились кошмары, которые не давали всем уснуть. Или иногда нам нужно было предложить безопасное убежище для кого-то, с кем мы столкнулись во время операции, от кого нельзя было ожидать, что он будет спать в казарме, полной незнакомцев. Так вот почему у нас была свободная комната.
Поскольку в ней буквально не было ничего, кроме упомянутых трех пунктов, я не могла понять причину, по которой Ло хотела встретиться со мной там. Повсюду были офисы, если она хотела уединиться, чтобы поговорить со мной или накричать на меня.
Я почувствовала, как у меня скрутило живот, вспомнив, как она в тогда заставила меня вернуться в лагерь Приспешников.
Она угрожала мне.
Нет, хуже.
Она угрожала моей работе.
Я не могла не задаться вопросом, были ли мои отношения и последующее их расторжение и уход с работы, на которую она меня послала, причиной, по которой она хотела меня видеть. Чтобы уволить меня. Чтобы вышвырнуть меня вон. Чтобы оторвать от себя единственную истинную константу в моей жизни.
Хейлшторм, во всех смыслах и целях, был моей зоной комфорта.
Это было все, что у меня было в этом мире.
Она не могла отнять это у меня.
— Ло? — спросила я, входя в пустую комнату, темную, как и большинство комнат в Хейлшторме, поскольку у нас не было окон, кроме одной лампы. — Я знала, что она не могла иметь в виду свободную комнату, — сказала я себе, качая головой.
Затем дверь за мной захлопнулась, заставив мой желудок упасть вниз, моя рука инстинктивно потянулась к карману, где я держала маленький брелок для самообороны с прорезями для пальцев и очень острыми концами, предназначенными для серьезного выкола глаз.
Я резко обернулась, горло сжалось.
И я не увидела Ло.
О, нет.
Я увидела Ренни.
Увидев его, мой живот начал сильно трепетать, что я пыталась игнорировать или найти этому какое-либо объяснение, кроме счастья.
Но я ничего не смогла найти.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я, заставляя себя скрестить руки на груди, возможно, это был единственный способ не подойти к нему и не обнять его.
В этот момент я начала задаваться вопросом, была ли Эшли права, не отталкивала ли я его по неправильным причинам. Правда, он облажался. Но мы все облажались. Никогда раньше я не была из тех, кто слишком остро реагирует, ну, на что угодно, и поначалу мне было трудно понять, что именно это я и сделала.
— Я думаю, что мое прошлое поведение доказало, что я не из тех мужчин, которые легко сдаются.
Я почувствовала, как мои губы слегка изогнулись в ответ на это. — Ты имеешь в виду свой пограничный навязчивый флирт?
При этих словах его улыбка стала немного мальчишеской. — Мне нравится думать, что это я точно знал, чего хочу, и настойчиво добивался этого.
— Называй это как хочешь, это было навязчиво, — сказала я, пытаясь не быть настолько очарованной этой улыбкой, когда он подошел ближе, остановившись всего в паре футов передо мной.
— Знал, что это будет что-то особенное, — сказал он, пожимая плечами. — Я не ошибся.
— Ренни… — сказала я, качая головой, когда он подошел немного ближе.
— Я облажался, — продолжил он без малейшего колебания, что было на него не похоже. Он не шутил, не увиливал, не пытался отнестись к этому легкомысленно. — У меня нет оправданий. Это был дерьмовый шаг, и я думал о себе, а не о тебе, и это пиздец. Но я не могу взять свои слова обратно, Мина. Неважно, что я говорю или делаю, это то, что всегда будет между нами, если ты не сможешь простить это и отпустить.
— Нами? — прохрипела я, мой голос был странной, хриплой версией самого себя.
— Да, видишь ли, я хочу, чтобы было «нами». Может быть, ты увидишь, что я искренне сожалею и хочу исправиться прямо сейчас, и ты примешь меня обратно. Может быть, ты будешь злиться какое-то время, и мне придется это переждать. Может быть, ты будешь упрямиться, сбежишь и не вернешься в город, чтобы увидеть меня в течение гребаных лет. Но нет ни одной ситуации, в которой я не видел бы, что это было бы хорошо для нас обоих. Поверь, — сказал он, — мы могли бы попытаться двигаться дальше, трахаться с другими людьми, попытаться узнать других людей. Но мы с тобой оба знаем, что это было бы не то же самое. Это было бы даже чертовски не близко. Может быть, ты готова сделать это. Я нет. Вот почему я здесь.
— Для… чего? — спросила я, тщательно подбирая слова. — Чтобы попытаться убедить меня дать тебе еще один шанс?
Он слегка улыбнулся на это, садясь на край кровати, заставляя меня повернуться к нему лицом. Он вытащил что-то завернутое из кармана и положил рядом с собой, привлекая мое внимание к маленькой, тонкой прямоугольной форме, совершенно не понимая, что это может быть.
— Я не собираюсь пытаться убедить тебя в чем-либо, Мина. Во-первых, потому что я уважаю твое решение больше, чем что-либо. А во-вторых, ты не можешь убедить кого-то в дерьме. Либо они чего-то хотят, либо нет. Ты либо хочешь меня, милая, либо нет. Все так просто.
— Все не так просто. Ты…
— Облажался. Я признался в этом. И я извинился за это. Теперь, если ты беспокоишься, что я снова могу выставить твоих родителей перед тобой, позволь мне заверить тебя, что этого не произойдет. Во-первых, потому что мне не понравилось выражение твоего лица. Никогда не чувствовал себя ниже, чем тогда, когда ты смотрела на меня так, словно больше не знала, кто я такой, ангельский кексик. Я бы охотно пережил воспоминания о той ночи, когда я нашел всех своих братьев мертвыми, прежде чем я бы снова вернулся ко вчерашнему дню. Я никогда не хочу, чтобы ты снова выглядела такой обиженной или преданной. А во-вторых, ну, они гребаные придурки, и я был бы совершенно не против никогда больше их не видеть до конца своей жизни.
Я ничего не могла с собой поделать; я рассмеялась над этим.
— Я тоже могла бы прожить остаток своей жизни, не видя их снова, — согласилась я.
Были люди, которые считали кровные узы превыше всего остального. Но такие люди, как я и Ренни, люди, которые нашли такие места, как Хейлшторм и Приспешников, они узнали, что дело не в ДНК; дело в том, кто любил и поддерживал тебя, несмотря ни на что.