Дрозд ведь не свистит. Он поет. И сразу все звуки в саду, в лугах, в полях и рощах стали тоном ниже. Звонкая, трепещущая от счастья мелодия лилась широкой волной, с неожиданными взлетами и падениями, полная искреннего чувства. И лишь четыре хриплые ноты, в самом конце нарушившие гармонию, говорили о том, что мастер не достиг совершенства. Человек повернул голову, спрашивая себя: неужели это всего лишь обычный пересмешник преподал ему такой урок? Признаться ли? Взглядом он искал соловья — и вдруг убедился, что звуки действительно исходили из жалкого желтого клюва, торчавшего над черным оперением.
Рено открыл казенную часть: пружина выбросила ему на ладонь два сероватых цилиндрика, в которых заключена гибель. Рено подошел к водоему и швырнул их в воду. На поверхности показались два пузырька — как бы приветствие водных глубин, которые хранят столько тайн!
В эту минуту издали донесся голос человека — он звучал повелительно, и все вокруг невольно подчинилось ему. И только тут Рено вспомнил, что у него тоже есть голос.
Он снова подошел к обрыву. В полукилометре от него по ухабистой дороге спускался пастух, гоня к реке четырех белых быков с черными пятнами у глаз, на ногах и на хвосте.
Снова послышался крик пастуха. Слова его звучали как приказ — на диво четко и резко. Вокруг все словно склонилось перед ним, уступая ему дорогу. Настала тишина. Взлетело несколько птиц, Рено окинул взглядом поле. Оно было пусто. И сердце у Рено сжалось.
Он прислонил ружье к ограде и побрел вниз по тропинке. Шагах в двухстах впереди него вспорхнула стайка воробьев.
Он подошел к зарослям боярышника. Там царило молчание. Он взялся за веточку и робко взмахнул ею. Упало несколько капель. Но ничто живое не шелохнулось.
Рено направился к каштану — дерево опустело, птицы оставили его. Когда Рено приблизился к дереву вплотную, все вокруг было мертво, и он испугался.
Он пошел дальше, но вместе с ним передвигались и границы круга, живым центром которого он был, — круга, в чьи пределы не решалось ступить ни одно существо.
Уже совсем рассвело. На противоположном склоне по рыжему полю, поскрипывая, тащился плуг. Низко опустив голову, его волокла белая лошадь; она высоко поднимала ноги, чтобы не увязнуть в глине. Сухо щелкал кнут.
Рено повернул обратно. Он с тревогой ждал, будет ли по-прежнему тяготеть над ним проклятье. А оно преследовало его. При каждом шаге перед ним разверзалась бездна молчания, — и он, точно нищий, протянул к лесной чаще руки, безоружные и до смешного бессильные. Однако ничто не ответило на его призыв.
Ему хотелось плакать, но не было слез. Он вернулся домой. У порога сидела кошка и облизывала лапы. Человек заметил, с каким недоверием взглянула она на него сквозь щелочки прищуренных глаз. Он толкнул дверь. Животное скользнуло за ним следом и замяукало, прося молока. Он с отвращением налил ей в миску то, что оставалось на дне горшка, — свой собственный завтрак.
Затем он снова вышел на крыльцо и свистнул собаку — породистого сеттера. Из конуры показался клубок черной шерсти, и на Рено обрушились две лапы, язык и хвост, Он схватил мохнатую голову, еще влажную от тепла конуры, и прижал к себе.
Над холмами вставало солнце; его золотистые блики осветили верхушки кедров и каштанов. Легкие тени еще скользили в траве. Перебегая с листка на листок, сноп света достиг края низины и перекинулся на противоположный склон. Точно выпущенные из пращи, в небо уносились жаворонки.
И впервые в жизни Рено ясно почувствовал, что все это не для него. Прижавшись друг к другу, человек и единственное из всех живых существ, чей разум созвучен его разуму, смотрели, как зарождался этот день, чуждый им.
И Рено думал: «В этом мире, который я держу на мушке моего ружья, я все равно что изгнанник. Кто из живых существ согласится предоставить мне место рядом с собой, стоит мне подать голос? Я — вынужденный властелин навеки враждебной мне вселенной. Ничто не может сравниться с ужасающим одиночеством, на которое я обречен».
И он посмотрел на своего друга.
«Жил в древности человек, попытавшийся преодолеть это роковое отчуждение, — могущественный царь, которому было подвластно все. И неудача, которую он потерпел, весьма поучительна… У меня только и есть что вот эта собака, — промелькнуло в голове у Рено.
Как бы мне хотелось знать, не навлек ли я и на нее проклятье изгнания? Душа ее непроницаема для меня. А ведь она мой единственный проводник, связующий меня с другими существами. Тайна творения сокрыта от меня. Это животное приоткрывает мне ее, но лишь издали. О моя всемогущая черная собачонка, я преклоняюсь перед тобой, ибо благодаря тебе я не стою нагой, одинокий и несчастный посреди этого огромного мира!»