Всунув одну руку в рукав, невольно кошусь в то крыло, откуда только что вырвалась, - и кровь в организме окончательно застывает. Из темноты на меня смотрят, если можно так выразиться, с десяток тел, завернутых в простыни. Разного роста и комплекции, но одинаково аккуратно обернутые тканью, они напоминают колонию грибов-дождевиков.
Онемев, я поворачиваюсь к гардеробщице и тычу пальцем в их сторону, издавая какие-то нечленораздельные звуки. Старая карга разевает черный рот с единственным зубом и мерзко хихикает, а ее выцветшие глаза под редкими бровями сверкают.
Так, в одном рукаве, я скатываюсь с крыльца, лечу, не разбирая дороги, и, оказавшись на проезжей части, чуть не сбиваю легковушку. Водитель ударяет по тормозам, слышится скрежет, машина идет юзом и, слегка развернувшись, встает. Из нее выскакивает пожилой мужчина и начинает на меня орать.
Цензурные слова в его речи не присутствуют, но я чувствую, что люблю его: он живой! Не дожидаясь конца тирады, висну у него на руке и, клацая зубами и не проговаривая окончания фраз, прошу отвезти меня домой. Сначала он пытается стряхнуть меня, но я вцепляюсь мертвой хваткой, и он уступает: «Ладно, садись…»
В машине я, наконец, надеваю куртку полностью. Мужик поглядывает на меня в зеркало.
- Что случилось? Обидел кто?
Поскольку я в ответ лишь что-то мычу, он всю дорогу сам с собой разглагольствует на тему, что нечего девушкам шарашиться одним по вечерам. Пока едем, я немного отхожу от шока и звоню в дверь вполне спокойная с виду.
- Ты почему так поздно? Почему телефон не берешь? Почему без шарфа? Заболеть хочешь? – всплескивает руками мама.
Только тут я вспоминаю, что мой шарф так и остался привязанным к спинке стула. Да фиг с ним. Как робот, отвечаю, что заходила к подружке, шарф оставила у нее, нет, есть не хочу, болит голова, да, замерзла, пойду греться в ванну.
Папа смотрит по телевизору очередные политические дебаты.
- Привет, пап...
- Привет, не ходи так поздно.
На этом его воспитательная функция, в отличие от маминой, отключается.
Пока набирается вода, я смотрюсь в зеркало. Заглядываю себе в глаза, пытаясь найти в них признаки сумасшествия. Произошедшее кажется бредом, и я уже сомневаюсь, что это было на самом деле. Неужели, помешательство? И все это мне привиделось? И я бежала, как угорелая, от призраков в своем мозгу?
Опускаюсь в пену и продолжаю раздумывать. Новая мысль появляется, расталкивая остальные. А может, это был розыгрыш? Студенты-практиканты решили повеселиться на дежурстве? Почему нет? Конечно! Завернулись в простыни и пугали меня! Но, как бы ни успокаивало это объяснение, я понимаю, что оно не выдерживает никакой критики. И знаю, что не могу никому рассказать о происшествии, даже родителям, даже подружке Вике. Меня после этого будут держать в психушке в смирительной рубашке. Но ведь это было по-настоящему! Кажется, было…
Ночью меня мучают кошмары, а утром я не могу открыть глаза. Голова болит, жар, горло обложено. Ангина. Мама звонит моей начальнице и договаривается, что я не приду, готовит мне кучу лекарств и дает указания: вот этим полоскать через каждые два часа, вот это пить три раза, вот этим брызгать. Я вяло обещаю выполнять предписания и снова засыпаю, как только за ней закрывается дверь.
Но в следующие два дня – субботу и воскресенье – мама дома и берет лечение в свои руки. В понедельник я уже, как огурчик, иду на работу. Простуда почти стерла воспоминания того страшного вечера, да я и сама стараюсь все забыть. Пусть считается, что ничего не было.
День проходит суматошно, на работе – пора отчетов, да еще мне приходится задержаться вместе с Людмилой Петровной за пропущенную пятницу. Выхожу на остановке и медленно иду, чтобы проветрить голову. На улице потеплело, снежинки плавно опускаются на землю и переливаются в свете фонарей…
Перед домом я будто налетаю на препятствие. На ручку двери подъезда намотан мой шарф. Длинные концы лежат на крыльце. Я зажмуриваю глаза и снова открываю. Мой шарф. Осматриваюсь. Все, как обычно. Вон Ленка из второго подъезда тащит сына из садика. Мальчишка упирается и капризничает. Он вообще ужасно избалованный и противный, Ленка еще с ним намучается. Вот Таисия Макаровна проходит и здоровается со мной. Ей уже за семьдесят, а она до сих пор преподает в школе. Смотрю ей вслед: сумку тащит, наверное, сочинения проверять… Перевожу взгляд. Мой шарф. Подхожу и перчаткой снимаю его с ручки. Рассматриваю при свете лампочки. Никакого сомнения – мой. Белый, с цветными зубчатыми краями.