Олег Боровский
Рентген строгого режима
Так память горя велика,
Глухая память боли.
Она не стишится, пока
Не выскажется вволю.
А. Твардовский
Мире Уборевич с любовью и благодарностью посвящаю…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
И в памяти моей
Такая скрыта мощь...
Они прошли немного по Невскому проспекту и оказались на Дворцовой площади, замощенной круглым булыжником. Площадь была величественной и прекрасной. Зимний дворец, окрашенный однотонно в темную красную краску, раскинулся от края и до края ее. Не торопясь, они пересекли площадь и подошли к дворцу со стороны моста через Неву. Весь фасад здания был испещрен белыми какими-то неуместными дырочками.
– Пап, что это? – спросил мальчик.
– Это следы от пуль винтовок и пулеметов, во дворец стреляли вот из-под той арки, видишь? Это когда его брали.
– А зачем его было брать, он что, был чужой?
– Внутри заседало Временное правительство, красные хотели его выгнать и занять его место.
Они обогнули левое крыло дворца, вышли на набережную широкой Невы и пошли направо вдоль фасада. И тут мальчик увидел две большие круглые дыры в стене дворца между вторым и третьим этажами, это были следы уже не от винтовочных пуль...
– Пап, а это что? – снова спросил мальчик.
– А это стреляли пушки с крейсера «Аврора», который стоял за тем вот мостом. После этих выстрелов Временное правительство сдалось красным, все его члены были арестованы, и Россия стала Советской республикой.
Мальчик, которому было семь лет, плохо понял – красные, белые, но развороченные стены дворца и все, что говорил ему отец, хорошо запомнил. Его папа был огромный красивый мужчина в светлом элегантном летнем пальто, на голове у него красовалась форменная фуражка с зеленым кантом, на которой вместо кокарды сияли два скрещенных листика дуба – символ лесного ведомства, где служил его отец. Было это весной 1921 года в Петрограде.
Прошло много лет, и мальчик, ставший уже взрослым, узнал из книг и кинофильмов, что крейсер «Аврора» стрелял по Зимнему дворцу в ночь на 7 ноября 1917 года, во-первых, только один раз и, во-вторых, холостым патроном. Но мальчик видел две дыры собственными глазами, и его отец не мог сказать ему ненужную неправду... И еще много, много лет мальчик, ставший уже старым, не знал, где же все-таки правда? Ведь дыры были, но стреляли-то холостыми?..
Где же истина? Где?..
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Веди меня сегодня, память,
К далекой северной земле,
Там меркнет кровь моя, как пламя,
Полуистлевшее в золе...
День, которого я ждал десять лет, наконец пришел – меня арестовали и посадили во внутреннюю тюрьму МГБ, что на Литейном проспекте в городе Ленинграде.
Легко сказать «ждал»... Это ожидание было самым мучительным периодом в моей жизни. Ежедневно, ежечасно думать, что вот-вот за мной придут, сегодня, завтра, может быть, днем, но, скорее всего, ночью.
Я всегда помнил день и час, когда пришли к нам «люди в штатском» и увели отца, увели навсегда... И только когда в 1941 году началась война, я, стыдно сказать, вздохнул с некоторым облегчением: теперь-то органам МГБ будет не до таких, как я, и если мне суждено погибнуть, то, скорее всего, я буду убит на фронте врагами моей России, а не пулей от своих «братьев и сестер, соотечественников и соотечественниц», как назвал нас в своей слезной речи наш Отец Родной и Учитель, Мудрейший из Мудрейших, когда Гитлер схватил Сталина за горло железной хваткой. Но все же я был не совсем прав, как позже выяснилось: органы МГБ хватали и сажали в тюрьму и во время войны «внутренних врагов» – детей и родственников репрессированных, и людей с иностранными фамилиями, особенно с немецкими или польскими. Но когда война окончилась, прежние тревоги вновь овладели мной, я понимал, что дамоклов меч вновь повис над моей головой. Я стал замечать, что и мой служебный телефон, и домашний подключены к подслушивающим устройствам, что ко мне стали подсылать подозрительных «товарищей», которые заводили со мной антисоветские разговоры или рассказывали политические анекдоты и наблюдали, как я отреагирую. И хотя я всегда помнил, что клеймо «сын врага народа» буквально светится на моем челе, не всегда мог удержаться от участия в политическом зубоскальстве и от всевозможных острот по поводу гениальности гениального вождя...
Среди моих друзей и знакомых в Ленинграде не было человека, который оправдывал бы неумелое руководство страной великим вождем. Все еще помнили страшные репрессии 1935 – 1939 годов и не могли ему простить чудовищные бедствия блокады, обрушившиеся на Ленинград из-за совершенно бездарного и безграмотного руководства войсками Верховным главнокомандующим. И по какому лезвию бритвы мы все ходили, я понял только во время следствия по моему «делу».