Некоторые из бывших зыков поступили учиться в техникумы или даже заочные или вечерние институты и, не будучи обремены техническими знаниями, обращались к нам с просьбой решить задачу по математике или физике или начертить что-либо по начерталке или механике. За наши труды они приносили что-нибудь «бацильное» – масло, сахар или сало, но чаще всего махорку или папиросы. Помню, как-то раз произошел случай, повеселивший нас. Одному из студентов Антон сделал чертеж большой шестерни, и преподаватель сразу понял, что чертил инженер, и очень ругал студента, но все же поставил пятерку. Иногда Hocoв просил меня поработать в комиссии по отбору специалистов в мехцех из числа вновь прибывших, что я с удовольствием и выполнял. Мне было легко разговаривать на техническом языке с рабочими специалистами, до посадки я все же успел проработать на заводе десять лет и никогда не ошибался в выборе работяг для мехцеха, хотя один раз я все же попал впросак. Ко мне подошел молодой парень вполне приличного вида и заявил, что он автослесарь 6-го разряда. Я с уважением посмотрел на специалиста высшей квалификации и уже собирался записать его в бригаду мехцеха, как вдруг почти машинально спросил его:
– Для чего в автомобиле карбюратор?
Детский вопрос, даже для школьника, но мой «автослесарь» вдруг задумался. Я, конечно, вытаращил на него глаза, и он не очень, правда, твердо сказал:
– Для сбора масла!
Все окружавшие меня зыки радостно заржали. Потом выяснилось, что «автослесарь» действительно специалист, но не по машинам, а по квартирным кражам, то есть домушник. Но такой казус со мной произошел только один раз.
К этому времени все мои товарищи по пересылке трудоустроились, Блауштейн стал работать в санчасти терапевтом, а Зискинд попал в отдел вентиляции, начальником которой был знаменитый на Воркуте бывший заключенный Моисей Наумович Авербах, человек умный, твердый и очень симпатичный. Сел в лагерь он еще в 1937 году, был из старой когорты, правда, срок у него был «божеский», всего десять лет. Но незадолго до конца срока его посадили в лагерную тюрьму, и какой-то ретивый опер создал лагерное «дело» и, арестовав несколько заключенных, обвинил их всех в самом страшном преступлении в нашей стране – создании в лагере троцкистско-бухаринской вредительской организации. Всем им грозил только один приговор – расстрел. Почему-то их решили судить, обычно такие дела совершались втихую – шлепали, и все. Может быть, опера соблазнила возможность отличиться или еще что, кто теперь знает... В общем, был суд, был прокурор и защитники, все было, не было только одного – дела. И вот в этих экстремальных обстоятельствах Авербах проявил исключительную волю, недюжинный ум и мужество. Он один, без защитника, – Авербах решил, что защитник только поможет ему получить пулю, – вступил в открытую схватку со всеми обвинителями и вышел победителем! Суд оправдал Авербаха. Такого дела в лагере еще не было. И так как к этому времени закончился его основной срок – десять лет, Авербаха отпустили на волю, правда, без права выезда из Воркуты, и назначили на очень ответственный пост начальника отдела вентиляции шахты № 40, особо опасной по метану.
Выделение газа из пластов угля было настолько интенсивным, что после остановки главных вентиляторов, а это случалось нередко из-за отключения электроэнергии, все должны были покинуть шахту любым путем в течение не более получаса. При содержании метана в атмосфере шахты более девяти процентов от малейшей искры происходил мощный взрыв, равносильный взрыву гремучего газа, причем все шахтеры, уцелевшие после взрывной волны, мгновенно погибали от угарного газа, который выделялся после взрыва. Достаточно было сделать только один вдох, и наступала неотвратимая смерть. На шахте круглые сутки находилась целая армия газомеров, которые специальной лампой измеряли процент метана в атмосфере на рабочем месте. Если процент метана превышал два, газомер должен был остановить работу и приказать всем шахтерам покинуть выработку. Однако нередко случалось, что горный мастер в слепом рвении выполнить план не подчинялся приказу газомера и продолжал работать. Если газомер все же настаивал на своем и начинал проявлять власть, частенько бывало, что бригадир костылял газомера дрыном по шее и силой вышибал его из забоя. Как правило, в газомеры брали людей образованных и интеллигентных, и куда им было бороться с кулаками горного мастера или бригадира, который прошел в жизни все дороги, фронт, плен и каторгу и на шахте уже работал пять или шесть лет... Это были отчаянные, физически очень сильные и бесстрашные мужики. Я всегда с восхищением наблюдал, как они руководили тремя-четырьмя десятками шахтеров, такими же головорезами, как они сами. Даже блатные воры не могли им противостоять... А сколько раз я встречал газомеров со здоровенным фингалом под глазом и другими следами побоев...