Мопассан, хотя сам часто бывал здесь, описал «Лягушатник» в романе «Жена Поля», завершая рассказ словами, полными сарказма: «Из этого места прёт глупость, оно источает пошлость и дешёвую галантность». Позже Ренуар, которому было несвойственно критическое восприятие, вспоминал с ностальгией: «Мопассан немного преувеличивает. Время от времени в “Лягушатнике” действительно можно было увидеть двух женщин, целующихся в губы; но вид у них был настолько невинный! Там ещё не было тогда шестидесятилетних женщин, одетых как двенадцатилетние девочки, с куклой под мышкой и обручем в руке!»
Хотя Ренуар с огромным удовольствием работает бок о бок с Моне, он прекрасно понимает, что эти полотна, написанные на открытом воздухе, даже несмотря на то, что там изображено место визита императора, не имеют никаких шансов быть принятыми в Салон. Осенью, вернувшись в Париж, он срочно начинает писать картины, которые могли бы быть одобрены жюри Салона. А «Лиза с зонтиком», «Влюблённые» и ещё несколько полотен он выставляет у своего торговца красками, Карпантье, на бульваре Монмартр, дом 8.
Ситуация осложнилась ещё и тем, что Лиза ждёт ребёнка. Если беременность будет протекать нормально, она должна родить в конце июля 1870 года… Перед Ренуаром был пример Моне, Камиллы и их сына Жана. Он знал лучше других, в каком стеснённом положении, если не нищете они находились. И ещё он знал, что он не обладает ни силой воли Моне, ни желанием создать семью.
Ренуар представил жюри Салона две картины: «Алжирскую женщину», раскинувшуюся на ковре и подушках, и «Купальщицу с грифоном». Они были приняты. Критик Арсен Уссей был не единственным, кто отметил, что первая картина была написана под влиянием «Алжирских женщин» Делакруа. Свою статью в номере журнала «Л’Артист» от 1 июня критик заключает словами: «Жюри отклонило работы Моне, но у него хватило здравомыслия принять Ренуара. Следует отметить гордый темперамент художника, совершившего блестящий прорыв в Алжирке, под которой мог бы подписаться Делакруа. Глейр, его мэтр, должен быть довольно удивлён тем, что способствовал формированию такого чудо-ребенка, который пренебрегает всеми правилами грамматики, потому что осмеливается делать на свой манер… Запомните эти имена — Ренуар и Моне». У Ренуара нет никаких причин для недовольства оценкой критика… Стоит ли сожалеть о карикатуре на его «Купальщицу», появившейся в «Журналь амьюзант» 18 июня 1870 года со следующим комментарием: «Эта купальщица изображена, очевидно, перед купанием, и, похоже, ей действительно нужно искупаться. Она ещё достаточно добропорядочна, частично прикрывает свою наготу. А какой она станет после купания? Загадка». Можно даже рассматривать это как похвалу, так как, в конце концов, приём, оказанный «Девушкам на берегу Сены» Курбе в Салоне 1857 года, был примерно таким же…
Осенью 1869 года и в начале зимы Ренуар часто приходил к Фантен-Латуру. После встречи в Лувре несколько лет назад они регулярно виделись в кафе «Гербуа». Ренуар согласился быть одним из «почитателей», которых Фантен решил изобразить вокруг Мане в картине «Мастерская в квартале Батиньоль». Именно таким словом Фантен назвал свои модели в письме от 14 октября… Почему бы и нет? Это почтение — вовсе не компромисс. Хотя… На картину Фантена, принятую в Салон в 1870 году, «Журналь амьюзант» опубликовал карикатуру под названием «Иисус, пишущий в окружении своих учеников» или «Божественная школа Мане, религиозное полотно Фантен-Латура». Карикатура снабжена следующим комментарием: «А в это время Мане говорил своим ученикам: “Воистину, воистину говорю вам: тот, кто владеет этим приёмом письма — настоящий художник. Идите и пишите, и вы просветите этот мир”…»
Ренуар, изображённый стоящим позади Мане, в шляпе, в отличие от других, не имеет ничего против этого… Он не возражает и против того, чтобы его рассматривали как одного из членов так называемой школы батиньольцев, над которой посмеивались в последнее время, потому что они посмели выступить против догматизма официальной живописи. Он, скорее, гордится этим… С ещё большим удовольствием он позировал Базилю, когда тот решил в начале зимы написать свою мастерскую на улице Батиньоль. На этом полотне Ренуар что-то обсуждает с Золя, стоящим на лестнице, ведущей на антресоль. Чтобы эта картина стала знаком дружбы, объединяющей всех её персонажей, Базиль согласился, чтобы Мане изобразил его на своей картине. Хотя Базиль писал эту мастерскую на заброшенном Ренуаром холсте, где был эскиз «Дианы», отвергнутый Салоном, на стене мастерской он воспроизвёл другую работу Ренуара, «Купальщиц», не принятых в Салон в 1866 году.
Вскоре читателям газет стало не до запоминания имён Ренуара и Моне. 19 июля 1870 года Франция объявила войну Пруссии. А 21 июля акт гражданского состояния мэрии десятого округа Парижа зарегистрировал рождение «Жанны Маргерит, девочки, появившейся на свет в пять утра по адресу Фобур Сен-Дени, 200, дочери Лизы Трео, двадцати двух лет, без профессии, улица Колизее, 26». Нет никакого упоминания об отце. Им был Пьер Огюст Ренуар.
26 августа Ренуар предстал перед мобилизационной комиссией во Дворце инвалидов. Его признали годным к службе в армии. Он был мобилизован как простой солдат и хотел таковым оставаться. После войны он часто вспоминал об этом, поскольку считал важным тот факт, что он отклонил сделанные ему предложения пристроиться в «тёплое местечко». Он отказался от возможности служить непосредственно под началом генерала Дуэя, а также быть зачисленным, по протекции князя Бибеско, в штаб генерала Баррайля. Князь, будучи адъютантом генерала, не сомневался в скорой победе и убеждал Ренуара, что тот мог бы заниматься живописью при штабе, а немки с занятых французскими войсками территорий были бы прекрасными моделями. Но Ренуар проявил твёрдость.
Он был зачислен в кирасирский полк. Генеральный штаб принял решение усилить кавалерию, чтобы армия поскорее добралась до Берлина. В результате Ренуар был переведён в четвертый взвод десятого эскадрона. Перед отъездом в Либурн он узнал, что Базиль записался в третий полк зуавов.54 В записке, отправленной Базилю в спешке, Эдмон Мэтр написал: «Вы безумец! Величайший безумец!», а Ренуар приписал: «Архиболван, чёрт возьми!»
В Либурне сержант эскадрона был крайне удивлен, когда узнал, что Ренуар никогда не сидел в седле. Он отвёл его к капитану Бернье. Однако офицер не отправил Ренуара в пехотный полк. — Волею судеб его дочь увлекалась живописью. Капитан стал обучать Ренуара верховой езде, а Ренуар, в свою очередь, давал уроки живописи его дочери…
Прошло несколько недель, и Ренуар не только превратился в очень приличного кавалериста, но ещё и оказался способным ловко объезжать вверенных ему лошадей. «Я был совершенно счастлив. В доме капитана меня принимали как своего. Я наблюдал, как девочка пишет маслом, и в то же время сам писал её портрет. У неё была восхитительная кожа. Я рассказывал ей о своих друзьях в Париже. Вскоре она стала даже большей революционеркой, чем я. Она была готова сжечь картины Винтергальтера».55 Тяжёлая форма дизентерии прервала это своеобразное течение казарменной жизни.
В письме от 1 марта 1871 года Ренуар поделился со своим другом Ле Кером: «…состояние моё было настолько тяжёлым, что я не мог ни есть, ни спать. Я был настолько изнурён, что чуть было не отдал концы, если бы в Либурн не приехал мой дядя и не увёз меня в Бордо. Бордо мне немного напоминал Париж, к тому же я видел здесь не одних только военных; всё это способствовало моему скорейшему выздоровлению». И только когда Ренуар вернулся в эскадрон, он осознал, чего он избежал. Все считали его мёртвым. Он должен был разделить участь всех тех парижан, которых пришлось похоронить на кладбище Либурна.
Ренуар нашёл капитана Бернье в Вик-ан-Бигор, в нескольких километрах к северу от Тарба и снова начал объезжать лошадей, что доставляло ему огромное удовольствие. «Следует знать лошадей Тарба; для меня это наилучшая порода лошадей, сильных, выносливых и имеющих достаточно арабской крови, чтобы это придало им благородство».