— Ты должна сказать: «Спасибо тебе!» и поцеловать…
— А что после?
— Я поцелую тебя в ответ.
— И?
— Ты или залепишь мне пощечину, или мы займемся любовью прямо здесь и сейчас.
— Здесь нет батареи, и ты забыл принести плеть, — слабеющим голосом пролепетала я, чувствуя, как тысячи крохотных иголочек-пузырьков начинают щекотать мое тело изнутри, словно вся кровь в одно мгновение обратилась в шампанское.
Он рассмеялся низким приглушенным смехом, медленно привлекая меня к груди, и поцеловал… Поцелуй словно стал мостиком от цивилизованной рассудочности к… К чему? Я сама до конца не могла понять это, испытав подобное и с такой силой, пожалуй, в первый раз. Начавшись мягким касанием, уже через мгновение поцелуй этот стал голодным и требовательным, заставляя меня дрожать и прижиматься к Ивану. Я запустила пальцы в его волосы и с наслаждением сдернула сдерживавшую их резинку — боже, как давно мне хотелось это сделать. Безумие бурлило в крови, и я, как кошка о пузырек валерьянки, привстав на цыпочки, жадно терлась о его бедра своими. Сходя с ума от наслаждения, скользила ладонями по эластичным мышцам его спины, охватывала упругие ягодицы, потом принялась стаскивать с него футболку, рассерженно дергая глупую вещь… Наконец что-то треснуло, и ткань подалась.
— Ты ее порвала! — с веселым изумлением шепнул он, но мне было все равно. Я порвала бы и джинсы, если бы это было по силам.
Его плоть была тяжелой и бархатистой, и прикосновение к ней окончательно лишило меня рассудка. Я отдалась ему прямо на траве, среди корней дерева, только что спасшего мне жизнь, позабыв обо всем на свете, кроме безмерной, ни с чем не сравнимой радости от его страсти, нетерпения и почти мальчишеской торопливости, с которой он стремился коснуться меня, овладеть мной…
Полнота жизни — вот что ощутила я чуть позже, когда лежала под его еще вздрагивавшим последними спазмами страсти телом, уперев немигающие глаза в небо, покрывшееся мелкими звездочками, словно мурашками. Я хотела жить, и не собиралась позволить каким-то неизвестным сволочам покончить со мной. Они объявили мне войну? Ну что ж! В конце концов, война — это в какой-то степени моя профессия. У войны свои правила и своя бессмертная душа. Она бесцеремонна и эгоистична, откровенна и бесчестна, глупа и хитра… В конце концов она баба! Смерть — баба. И война тоже — баба! Я не любила ее, презирала, но понимала. Итак — а la guerre come a la guerre! И да здравствует фамильное упрямство!
Иван зашевелился, приподнялся надо мной, и я встретила его столь воинственным поцелуем, что он рассмеялся.
— Как самочувствие? — он нежно отвел от моего лица растрепанные волосы, в которых наверняка можно было устроить гнездо — травы и веточек в них понабилось более чем достаточно.
— Не дождетесь!
— Вставай, земля, наверно, холодная.
— Не больно-то ты беспокоился об этом десять минут назад.
— Прости.
— Дурачок! — я поцеловала его еще раз, а потом еще…
— Остановись! Стой! Прошу пощады! — он застучал ладонью по земле рядом с моим ухом, как борец по татами. — Даже Гераклу, говорят, нужны были передышки между его подвигами.
— Помнится, их было двенадцать, — ласковой кошечкой уточнила я, и он возмущенно вытаращил глаза в ответ, а потом легко поднялся сам и, подхватив за руку, поставил на ноги и меня.
— Ты поверишь мне, если я скажу, что совсем не собирался делать это?
— Что это? Заниматься любовью на холодной земле?
— Нет. Вообще подходить к тебе ближе, чем на пушечный выстрел.
Я вздохнула.
— Поверю. Отчего ж не поверить в такое?
Мы поправили на себе одежду, минут пятнадцать шарили в темноте, чтобы найти чудом спасшиеся во всей этой истории очки, геройски не покинувшие свой пост во время падения, но нетерпеливо сброшенные мною после… А потом еще некоторое время посвятили тому, чтобы отряхнуть друг друга от приставшей травы и хвоинок, на толстой подушке из которых мы и познали друг друга. Познали?
— Я тебя совсем не знаю. Кто ты? Откуда пришел ко мне? Что делал до того? — вдруг вырвалось у меня и, отчего-то сразу оробев, я прижалась к его большому сильному телу, с удивлением ощущая, как застывают, просто-таки каменеют под моими пальцами мышцы на его плечах. Но заговорил он совершенно спокойным тоном, который странно не вязался с его даже физически проявившимся напряжением.
— Я тоже мало что знаю о тебе. И сегодняшний праздник лишь умножил количество вопросов, которые я хотел бы задать.
— Давай не сегодня?
— Конечно.