— Надо сообщить им, что он страдает амнезией. Это важно.
— Амнезией? — Наташка изумленно вытаращила глаза.
— Да. Четыре года назад попал… в катастрофу. Видимо, тоже был сильный ушиб головы. Когда очнулся, из памяти ушла вся прошлая жизнь. Восстановить не удалось даже имя…
— Так вот почему Иван Иванович Иванов…
— Да. И вот опять… Господи, ну за что?! Где врач? Когда мне можно будет вставать? Я хочу его видеть! Ох! Нет! Не это сейчас главное! Дай мне телефон. Я должна позвонить деду. А ты сядь рядом и слушай. Это тебя тоже касается.
Отец откликнулся почти сразу и, как обычно, по-военному четко.
— Лунев. Слушаю.
— Папа…
— А… Оклемалась?
— Да. Спасибо, — хотя за что? Ну ладно. — С Васей все в порядке?
— Да. А что, собственно, может произойти?..
— Мне звонили и угрожали. Угрозы эти непосредственно касаются детей. Пока я в больнице, мне бы хотелось, чтобы ты взял под свою опеку не только Васю, но и Наташу. Только… Папа, это может быть опасно. Аслан…
— Да я эту чеченскую морду в лепешку размажу, если он только посмеет…
Далее разговор сделался неконструктивным, но главное все же я для себя уяснить смогла — дети будут под надежным присмотром. Отключила телефон.
— Мама… — Натка дотронулась до моего плеча.
— Так-то, милая, — собственный голос долетел словно издалека.
Как же я устала… Уже… Стиснула зубы. Мне нельзя болеть! Только не сейчас! Где этот Витаминыч, черт его дери? Посмотрела на дверь. Нет, не вошел. Странно. Мне было показалось…
— Наташа, езжай к деду и оставайся там. Мне так будет спокойнее. И прошу тебя, сдерживайся. Дед у тебя не подарок…
— Не волнуйся, мама. Я уже знаю, к чему может привести… — закусила губу, встала, потом неловко клюнула меня в щеку и, подхватив сумочку, пошла к дверям. — Я буду звонить.
— Хорошо.
Улыбнулась, открыла дверь и с размаху врезалась в чей-то живот. Он был так объемист, что казался чем-то отдельным и самостоятельным, тем более что виден был только он — сам его хозяин все еще оставался в коридоре. Наташа извинилась, обогнула эту поразительную плоть и, махнув мне последний раз, исчезла. Живот же двинулся вперед, постепенно перерастая в коротенького, совершенно лысого и потому особенно шарообразного человечка в белом халате, который он и не пытался застегивать. Витаминыч, а я почему-то совершенно не сомневалась, что это именно он, докатился до моей кровати и с некоторой опаской, кряхтя, опустился на стул.
— Ну-с. Мария Александровна, как настроение?
— Раздраженно-потрясенное.
— А вот мы укольчик, и все будет ладненько и спокойненько.
— Не надо мне такой укольчик. Мне бы, Юрий Вениаминович, другой, чтобы на ноги скорее встать.
Деловито сопя, обернул мне руку черным полотном тонометра, накачал воздух, вздернув короткие бровки, посмотрел на результат.
— Поспешишь, людей насмешишь, Мария Александровна.
— Пусть смеются, а мне не до смеха.
— Слышал, слышал.
— Вы видели его?
— Его?
— Ну… Иванов его фамилия. Привезли вместе со мной.
— А… Нет. Не моя епархия, — завладел моей рукой.
— Мне бы узнать… Глядишь, и укольчика бы не понадобилось, — улыбнулась заискивающе, стараясь не думать о том, как сейчас выгляжу.
Посмотрел задумчиво — то ли пульс считал, то ли что прикидывал. Потом засопел еще громче, словно пар разводил, и поднялся.
— Зайду еще разок ближе к вечеру.
— Да подождите же! Что со мной? Долго мне еще валяться?
— Тише-тише. Учитесь у древних. И спешить надо медленно.
Вышел, и почти сразу же в палату вплыла медсестра, позвякивая подносом, на котором был нехитрый больничный обед. А на десерт оказался шприц… Я проснулась, когда за окнами уже темнело. Меня опять навестил уютно сопящий Витаминыч, и все повторилось — давление, пульс, пожелание хранить спокойствие и уверения в том, что все болезни у нас исключительно от нервов, а потом ужин и опять шприц…
В этот раз я проспала недолго. Наверно в том был повинен сон. Мне приснился Иван, лежащий неподвижно на больничной кровати. Глаза закрыты, беспомощно раскинутые руки поверх одеяла. Сама я находилась в ногах постели, и когда попробовала приблизиться, то не смогла… Потом ощутила еще чье-то присутствие в темной и тихой комнате, а через мгновение увидела какое-то движение. Шевельнулась занавеска на открытом теплому летнему ветерку окне, шорох, потом какие-то звуки… Словно кто-то закашлялся сухим лающим кашлем, а на белой простыне, укрывавшей Иван, прямо у него на груди вдруг расцвели одна за другой красные гвоздики… Я закричала отчаянно, но почему-то беззвучно и… проснулась. Было темно, тихо, в открытую форточку долетали запахи нагретого за день асфальта, и шумы редких машин, пролетавших по Садовому кольцу. И ужас! Каким немыслимым ужасом дышало все это умиротворенное спокойствие! Я не могла, больше не имела сил лежать и терпеть его удушающе крепкие объятия. Потихоньку встала. Сначала опираясь на постель, потом по ее спинке добралась до стены, а вдоль ее к двери. Потихонечку, потихонечку, как учил Витаминыч…