— Вы были правы, Розалия, не глисты его мучили, он боится львиного рева. Ну да скоро успокоится, сегодня цирк дает последнее представление. А потом свернут они свой шатер и раскинут его уже в сорока километрах отсюда. Пусть там ревет лев в свое удовольствие.
И прощальное представление состоялось, музыка умолкла, стихли и звуки шагов разошедшейся по улицам города публики, но внимательное ухо Репейки уловило даже далекую суету вокруг разбираемого шатра. Иногда резко звякала какая-нибудь металлическая трубка, с гулом опало брезентовое полотнище шатра, стучал разбираемый настил, лестницы, стулья, доски, когда же все затихло, Репейка заскулил, танцуя на каменной ограде:
— Едут!
И Репейка не ошибся!
В прошлый раз, правда, впереди отары шагал не Янчи и позади нее — не старый Галамб, но сейчас к Репейке приближался тот самый цирк — большой государственный цирк под названием «Стар», — а значит и Таддеус, Оскар, Додо, Мальвина, Алайош, Пипинч, Буби… и все остальные.
Цирк «Стар» проделал со времени их разлуки большой путь, с остановками на давно привычных местах, которые не посещались другими цирками; потому-то и не заезжал он в те края, которые против воли, сперва в грузовике, а потом скитаясь в одиночку, посетил Репейка. Но теперь дороги их снова сошлись, ибо приближалась осень, когда все стремятся поближе к дому.
Цирк быстро разобрали, шум работы умолк; но теперь тонкий слух щенка уловил громыханье тяжелых цирковых подвод, выкативших с поросшей травой базарной площади на мощеную дорогу, и он с замиранием сердца прислушивался к ленивому бормотанию колес, затеявших с мостовой долгий разговор.
Репейка вихрем обежал двор, словно ошалелый, но тут же на секунду замер безмолвно, желая убедиться, что грохот приближается.
— Едут…
Колеса уже громыхают в конце улицы, шум колотится в окна, вот видна серая махина Таддеусовой повозки, еще миг — и они здесь, повозка Таддеуса уже миновала ворота… Репейка вскочил на каменную ограду, туда, где обнаружил однажды лаз, — и в безумном восторге закружился вокруг полусонного Буби, привязанного к задку повозки Додо.
— Хррр, — испугалась лошадка, — чего тебе, маленькая собачка?
Репейка запрыгал вокруг толстого пони.
— Это же я, Буби… я… я!
Мы должны признаться, Буби спал и в пути, проснувшись же, не поверил своим глазам и даже обнюхал щенка.
— Глядите-ка! — замахал он коротко подстриженным хвостом, — а ведь я решил, что мне это снится. Я, знаешь ли, и в пути задремлю иной раз…
— Как всегда, Буби, как всегда… ой, до чего ж хорошо здесь!
— Ну, после поговорим, но сейчас меня что-то в сон клонит… ступай на свое место, Репейка.
На радостях Репейка ласково кусанул пони за задние ноги и затрусил между колесами повозки, как все собаки на свете, когда они путешествуют и ощущают над своей головой знакомую повозку и своего хозяина.
Вскоре город остался позади, и громыхание повозок утонуло в немоте полей, уже тронутых красками ранней осени. Теплый дух перепаханной земли смешивался со сладковатым запахом зреющей кукурузы, а луга уже грезили прохладными туманами, ибо в холодные ночи над теплыми травами заливных лугов подымался пар.
Ехали и ехали повозки в безмолвной ночи, и все, надо думать, спали, за исключением Репейки, которому места казались знакомыми и направление — верным, а Репейка, как мы знаем, ошибался очень редко. Репейка знал все, что может знать собака, и даже гораздо больше того, поэтому, если он чувствовал, что дорога ведет его к дому, то именно так оно и было.
Тем же путем, каким выехал в начале лета, цирк возвращался теперь назад, медленно подминая дорогу, — между прочим, Таддеус как раз накануне объявил труппе, что это последний путь, который они проделывают на медлительных повозках, ибо в нынешнем механизированном мире будут механизированы и цирки.
— Ты, Мальвинка, будешь гарцевать на тракторе, — ехидничал Алайош, — а Буби вместо ячменя станет заправляться тавотом.
— Некоторые лица не способны внять голосу времени и уразуметь идейные пружины необходимости прогресса… (Таддеус величественно огляделся, сам чувствуя, что сказано очень красиво…)
— Оскар вообще не понадобится, — продолжал дразнить своих товарищей Алайош. — Султану вставят в брюхо моторчик, и Таддеус сам станет заводить его перед представлением.
— Милый Таддеус, — поинтересовалась Мальвина, — а нельзя ли и Лойзи вставить моторчик? Как станет безобразничать, я возьму да и не заведу его больше…
— Хорошая идея, — кивнул Таддеус, — а теперь будьте любезны выслушать меня серьезно. Мы получим великолепные автобусы со всеми удобствами. С отоплением, ванной комнатой, душем. За какие-нибудь минуты будем добираться до места выступления, сможем дать в пять раз больше представлений, чем…
— И зарплата станет в пять раз больше? — спросил Оскар, который, если мы еще помним, был как бы запрограммирован на материальные заботы.
— Разумеется, — вмешался Алайош, и тут же добавил: — хотя ты все равно моментально окажешься без гроша, Оскар, если опять не свалится откуда-нибудь с неба еще один Репейка, залог всяческих премий…
— Не напоминай, Лойзи, об этом прелестном пуми, не то я разревусь, — воскликнула Мальвина.
— Додо идет, не будем говорить о Репейке, — предупредил своих коллег Оскар. — А что, реальная это штука — механизация? Слышишь, Додо, скоро пересядем на автотранспорт.
Но Додо лишь рассеянно кивнул ему.
— Я все думаю, ведь завтра мы окажемся примерно в тех местах, где я приобрел Репейку. Может, он домой вернулся?
— Ну и что? Хочешь выкупить его у прежнего хозяина?
— Какое! С меня довольно знать, что жив он… — И Додо проглотил в горле ком, как человек, который редко прибегает ко лжи: — В конце концов я за него заплатил…
Все замолчали, каждый подумал о своем, потом разговор перешел на другую тему, хотя как раз в эти минуты всего каких-нибудь несколько сотен шагов отделяли их от щенка, который с надеждой прислушивался к рыканью Султана. И вот Репейка был уже с ними, глотал пыль под повозкой Додо, усталый, но довольный, ибо чувствовал себя опять среди своих друзей, вместе с которыми двигался к дому. Лапы, отвыкшие от каменистых дорог, немного болели, но это все не беда, к тому же звезды уже начали прощально моргать, и Репейка чувствовал, что день принесет отдых и все необходимое.
И на этот раз Репейка не обманулся в своих ожиданиях.
Рассвет еще только занимался, когда тяжелые повозки опять свернули с мощеной дороги на поросшую дерном базарную площадь и разместились на ней так, как это предписано распорядком. А за базарной площадью на светлеющем восточном небосклоне проступили печные трубы и, одна за другой, задымили. Рано просыпающийся маленький городок медленно оживал.
— Мальвина! — пробормотал Алайош. — Ты обещала на рынок сбегать, посмотреть…
— И правда! Ну совершенно из головы вылетело… Но в такое время еще нет рынка.
— Как это нет! Они же рады поскорей распродать все и по домам разойтись. Ступай, Мальвинка: кто рано встает, тому бог дает…
— Еще одна пословица, Алайош, и я запущу в тебя туфлей! — Но она только с грохотом распахнула дверь. И вдруг замерла, буквально застыла. Хотя и не надолго. Прижав к сердцу руки, прекрасная наездница вдруг так завизжала, что Алайош, сделав блистательное сальто, выпрыгнул из постели, сильно стукнувшись о ножку стула.
— Что такое?!?
— Алайош, — указала Мальвина за дверь, — Лойзи, миленький… Репейка… дорогой мой…
Перед дверью скромно сидел щенок, весь покрытый пылью, и вилял хвостом.