— Может, тебе лечь спать? Ты сегодня немало пережила, — услышала она рядом голос Пантелея и открыла глаза, — я к тому, что в кресле не очень удобно.
— Нормально, — ответила Даша и вдруг попросила: — Посиди со мной. Как с ними, с больными, — показала на мягкий подлокотник, убрав с него руку.
— Посижу, — согласился Пантелей. — Хочешь поговорить?
— Даже не знаю. Просто хочу, чтобы кто-то был рядом. Тебе разве так никогда не хочется?
— Хочется.
— А твоя невеста — она красивая? — спросила вдруг Даша, и Пантелей заметно смутился, отчего ей пришлось тут же извиняться.
— Да ничего… Понимаешь, Валя, она со мной, получается, нянчилась. Ну… как с маленьким.
— Синдром мамочки, — вспомнила Даша психологию.
— Да нет, тут другое. Она меня любила… любит, — поправился Пантелей.
— А ты?
— Я? А я, наверное, для чего-то другого создан.
— Тебя не интересуют девушки?
— Нет, не так… Просто, понимаешь, это должно быть как взрыв… Я так понимаю. Чтобы сразу было ясно: Господь тебе послал твою вторую половину.
— Романтика, — наигранно вздохнула Даша.
— Может быть… В другое время, в другом мире я, наверное, ушёл бы в монахи.
— А я вышла бы погулять. Хотя бы ненадолго — во двор. Тут тяжело дышать. Все эти медицинские запахи. Наши вояки меня не заругают?
— Я тебя провожу.
Они вышли на крыльцо перед приёмным покоем. В больничном парке висела всё та же взвешенная серость. К ночи она просто приобрела цвет мокрого асфальта и, наполняя собой пространство, превращала его в декорации к сказочному фильму или триллеру. Отсутствие ветра ещё более усиливало эффект. Казалось, и листья и ветви деревьев сделаны из пластика. И только две человеческие фигуры в сумраке мёртвого сада были живыми.
— Так почему ты не ушёл в монастырь? — спросила Даша, ёжась скорее не от холода, а от жутковатого пейзажа вокруг.
— После академии я поехал в Лавру. Хотел хотя бы присмотреться к этой размеренной монастырской жизни. Поселился в гостинице для паломников. Знаешь, мне там даже воздух нравился. Хвойный такой, чистый… — Пантелей глубоко вдохнул, словно и сейчас ощущал какие-то ароматы. — Дышится легче. Я думаю, наверное, потому, что он и внутренне чистый. Намоленный, что ли… На второй день я встал в огромную очередь к старцу Кириллу. Честно говоря, мне было немного не по себе. Я просто хотел совета, а там люди стояли кто с горем, кто со смертельной болезнью, кто с отчаянием в глазах. Их сразу видно. И мне даже показалось, что я зря время буду у старца отнимать. Но тут вдруг выходит келейник — и прямиком ко мне. «Вы, — говорит, — врач Пантелеймон?» «Я», — отвечаю. «Пойдёмте, — говорит, — он ждёт вас». И ведёт меня мимо всей этой очереди, отчего мне стало невыносимо стыдно, будто украл чего-то у всех этих людей. Так и прошёл с опущенной головой мимо всех, так и в келью вошёл, а когда посмел голову поднять, увидел его глаза. Знаешь, если назвать их внимательными, значит ничего не сказать, лучистые такие… В общем, объяснить трудно. Я на колени бух… Думаю, как я перед святым человеком стоять буду? А он подходит, поднимает меня за плечи и говорит:
— Все мы грешные… — Мысли читает, это точно. — Правильно тебя родители назвали. Чувствуешь, что Господь тебя ведёт?
— Чувствую, — я сразу ответил, потому как с детства это знал.
— Ну так и доверься Ему, Отцу Небесному. В иноки рано тебе. Служи в миру. Исцеляй людей и сам исцеляйся. Детей воспитай.
— Чьих детей? — не поняла Даша.
— Ну, своих, конечно, — смущённо улыбнулся Пантелей.
— Так, выходит, старец ошибался? Какие теперь дети? Ты и жениться не успел? — усомнилась Даша. — Может, он просто тебе говорить не хотел, что вот — Конец Света уже под носом.
— Нет, он сказал. Сказал: в конце времён не то что жить по заповедям, а просто жить трудно. «Если все верные от той жизни уйдут, что будет?» — спросил. Ты же, говорит, врач, как и твой небесный покровитель. Вот и понимай это так: кто-то может лечиться амбулаторно, посещая храм, а кому-то стационар нужен — он в обитель уходит. А ты врач, ты должен при больнице быть. Понимаешь? И у меня в голове сразу всё на места встало, а когда он меня благословил, я чуть не заплакал от благодати, которая вдруг на меня снизошла, и уходить не хотелось. Но там — за дверями — была огромная очередь. Я поклонился и вышел…